Алексей Пиманов - Александровский cад

Шапилин метался по кабинету, потрясая кулаками и найденным планом эвакуации Кремля. Но, проходя мимо окна, вдруг остановился.

– А ну, иди сюда!

Казарин, который все это время смотрел в потолок, делая вид, что угрозы Шапилина не имеют к нему ни малейшего отношения, вопросительно посмотрел на грозного начальника.

– Да живо ко мне!

Лешка подошел к генералу, и оба уставились в окно. Во дворе стояла Таня и улыбалась, глядя на окно кабинета отца, из которого на нее смотрели два самых дорогих ее сердцу мужчины.

Апрель 1943 года

Сигнальная ракета пропорола ночное небо, высветив несколько парашютных куполов.

– Взвод! Вперед! – скомандовал офицер. Несколько десятков солдат с автоматами наперевес ринулись в непроглядную чащу леса, едва сдерживая на поводках рычащих овчарок.

Приземляющиеся парашютисты резали на ходу стропы, пытаясь скрыться от преследования. В темноте многие падали на деревья, разрывая одежду, ломая руки и ноги. Свет фонарей мелькал тут и там.

– Брать живьем! – крикнул командир взвода.

Раздался выстрел, и он упал навзничь. Солдаты, оставшиеся без командира, открыли беспорядочный огонь. Завязался бой. Несколько парашютистов погибли, так и не долетев до земли. Через полчаса все было кончено.

Отряд прочесывания шел все дальше и дальше. Вскоре путь ему преградило затянутое ряской лесное озеро. Злобно рыча, собаки тащили вожатых напрямки, но те жесткими командами заставили их пойти в обход, и вскоре отряд скрылся из виду. Когда собачий лай и хруст веток затих, из воды вынырнул человек. Жадно глотая воздух, он выбрался на берег и повалился на траву. Одежда на нем висела клочьями. Где-то вдалеке вновь послышался приближающийся лай собак. Диверсант с трудом поднял голову, прислушался и тут же метнулся в сторону чащи. Пробежав несколько метров, он лоб в лоб столкнулся с человеком, стоящим под раскидистым дубом. Парашютист отпрыгнул в сторону и, выхватив из-за голенища нож, приготовился к бою. Однако его визави даже не шелохнулся. Приглядевшись, диверсант увидел, что он мертв. Это был человек из одного с ним отряда: пуля достала его в воздухе, и он так и остался висеть на стропах своего парашюта. Диверсант быстро срезал все лямки и оттащил труп в сторону. Затем он снял с мертвого гимнастерку и начал переодеваться.

Бомбежки почти прекратились тогда, когда весеннее солнце согрело московские улицы. С витрин магазинов начали сдирать доски, дворники убирали мешки с песком. Если бы не кресты из бумаги на давно не мытых окнах, военные патрули на улицах и плакаты, можно было подумать, что никакой войны нет. Люди, как и сам город, потихоньку оттаивали после долгой зимы. Они радовались апрельскому солнцу и сводкам, в которых появлялось все больше и больше оптимизма и радости.

Вот уже почти год Татьяна и Алексей Казарины были мужем и женой, но их семейное счастье оказалось недолгим и закончилось 40 дней назад, когда умерла их дочь Лика. Она прожила на свете всего полгода, и теперь ни Таня, ни Алексей не понимали, что делать дальше. Особенно тяжело переживала потерю Татьяна. Она замкнулась и почти ни с кем не разговаривала. Алексей понимал, что нужно сказать жене что-то особенное, как-то поддержать, ободрить ее. Но все слова, которые он мог подобрать, уже были сказаны. А новых Казарин не находил.

В этот тяжелый день вся семья собралась у Шапили-ных, чтобы по русскому обычаю помянуть Лику. Петр Саввич, Таня, Алексей, Владимир Константинович и Вера сидели в гостиной за большим столом, на котором стояли водка и нехитрая закуска. Все были подавлены и поэтому молчали.

Гнетущую тишину нарушил Владимир Константинович. Он взял в руки рюмку и тихим голосом произнес:

– Давайте помянем нашу Ликочку. И хотя я до сих пор не могу поверить, что ее нет…

При этих словах Таня вдруг зажала уши ладонями, встала из-за стола и выбежала из комнаты. Все присутствующие опустили глаза, и только Алексей медленно поднялся и вышел вслед за женой.

Татьяна стояла у окна в кабинете, прижавшись лбом к холодному стеклу. Он с нежностью обнял жену за плечи, но та даже не шелохнулась.

– Я так больше не могу, – не оборачиваясь, произнесла она. – Это невыносимо.

Алексей проглотил подступивший к горлу комок:

– Танюша, успокойся. Но она его не слушала.

– Это я во всем виновата.

– Ну что ты говоришь, родная? – попытался успокоить ее Алексей. – В смерти Лики нет ни твоей, ни моей вины. Это война, будь она проклята…

Таня резко повернула голову.

– При чем тут война? -В ее голосе зазвучали металлические нотки. – Что ты чуть что – «война, война»! Нашел отговорку. У других тоже рождаются дети, но они не умирают. Живут, дышат вот этой весной…

– Я понимаю, – стараясь сохранять выдержку, пробормотал Алексей. – Но что же нам делать?

Таня холодными, безжизненными глазами смотрела на мужа.

– Ты бесчувственный человек…

От этих слов у Алексея заходили желваки.

– У тебя умерла дочь. А тебе все равно!

Лешка провел ладонью по лбу, пытаясь все-таки держать себя в руках.

– Ну что ты такое говоришь? Как ты можешь?

Таня подошла вплотную к мужу, в глазах ее появились слезы.

– Я теперь все могу. И я скажу! Это ты! – Она ткнула пальцем ему в грудь и решительно продолжила: – Это ты во всем виноват! Когда была возможность отправить нас в эвакуацию в Ташкент, ты мог бы на этом настоять. И может быть, тогда, в тепле, вдали от московской сырости, у нашей дочери не было бы пневмонии…

Алексей опешил от такой несправедливости.

– Это я виноват, что ты осталась в Москве?! – чуть не закричал он. Но, вовремя сообразив, в каком состоянии находится жена, понизил тон и продолжил: – Да, я виноват! Виноват, что моя жена не моталась с грудным ребенком по вокзалам, что не тряслась в грязных теплушках и не мыкалась в незнакомых городах по чужим углам и квартирам!

Казарин встряхнул ее за плечи.

– Танька, родная, опомнись!

Губы у Тани задрожали, а в глазах появилась невыносимая боль. Алексей сгреб жену в охапку и сильно прижал к себе. И тут она разрыдалась.

– Прости меня, Лешка, – немного успокоившись, произнесла она сквозь слезы. – Я сама не знаю, что говорю.

А в это время на окраине Москвы, на чердаке старого дома, два человека – один из них был одет в новую офицерскую форму с майорскими погонами, другой – в строгий серый костюм – вели странный разговор. Собеседник майора старался не стоять на свету и все время оглядывался по сторонам. По всей видимости, подобная конспирация офицера нисколько не волновала: он сидел на перевернутом ящике, держа в одной руке коробку дорогих папирос «Девиз», а в другой – открытку, которую лихо крутил между пальцами.