Елизавета Дворецкая - Ветер с Варяжского моря

Мальчик обернулся на ее голос и шагнул вперед, но споткнулся о жерди старой, разбитой мостовой и упал, выронив лукошко, и тут же с готовностью заревел. Девочка горестно и негодующе охнула, а Загляда подбежала к мальчику и попыталась поднять его.

– Ну, будет, будет! – уговаривала она его, стараясь заглушить обиженный рев. – И вовсе ты не ушибся, нечего здесь и плакать! Такой большой, уже отцу помощник, а ревешь!

Она хотела поставить его на ноги, но мальчик не вставал, а предпочитал висеть у нее на руках. Загляда скоро устала держать его и посадила обратно на мостовую. Этих брата и сестру она неплохо знала. Их отец, Середа-корабельщик, работал в дружине [131]Тормода и нередко бывал у них.

– У-у, коленка! – размазывая рукавом слезы по лицу, прогудел мальчик и поддернул обтрепанный подол рубахи; показывая красноватое пятно содранной кожи.

– Чего там? Даже и крови нет! – презрительно сказала девочка, поставив свой кувшин рядом с лукошком на землю. – Тебе бы только реветь! У, рева-корова! Теля беспортошное!

– Больно! Тебе бы так! – обиженно буркнул мальчик в ответ.

– Вон подорожник – сорви ему! – Загляда показала девочке на зеленые, присыпанные пылью листья под ближним тыном.

Девочка принесла листок, подолом своей рубахи стерла с него пыль, поплевала на него и приложила к коленке брата. Ей не в первый раз приходилось его лечить.

– А вопит – будто режут его! – со взрослым пренебрежением делилась она с Заглядой. – С ним куда ни пойдешь – расшибется или уразится [132]. Вот, горе наше! Бабка правду говорит: нам его в люльке кикимора подменила!

– Сама ты кикимора! – всхлипывая, отозвался братец.

– Да пойдем же скорее, батя голодный на берегу сидит!

Спохватившись, девочка подняла с земли свой кувшин, другой рукой сунула брату его лукошко.

– Вместе пойдем – мы тоже на вымол, – сказала ей Загляда. – Что же – батя ваш и обедать домой не ходит?

– Нет, уж дней с пять, – степенно, как взрослая, стала рассказывать девочка. За сообразительность ее прозвали Догадой, и Загляда знала, что Середа-корабельщик больше жалует дочку, чем непутевого сынка. Данное при рождении имя его давно забылось, и по вечному присловью матери «Горе ты мое!» сынишку корабельщика так и звали – Горюшко. – Тут есть один купчина новгородский, он за море хочет плыть, в тот город, где сам свейский князь живет, и на зиму там остаться, – по пути рассказывала Догада. – Перед князем-то чужим ему неохота осрамиться, а ладьи по морю ходить у него нету. Вот он и велел шнеку построить большую, новую, да торопит с работой!

За разговором они вышли на берег Волхова. Перед ними была полоса пристани, где стояли, привязанные ко вбитым в землю столбам, ладьи и лодки. Иные были вытащены на берег и чинились, вокруг других кипела работа, купеческие тиуны принимали или грузили мешки и бочонки.

Путь Загляды, Спеха и детей лежал в самый дальний конец пристани, где стояли варяжские ладьи, во множестве в конце весны пришедшие из-за моря. Здесь были узкие ладьи с низкими бортами, которые только к штевням на носу и на корме круто поднимались. Носы их были выкрашены в разные цвета, на верхушках мачт виднелись отлитые из бронзы флажки, показывающие направление ветра. Эти корабли напоминали ловких и стремительных рыб, даже в неподвижности их видна была сила. Другие были пошире, предназначенные для перевозки больших грузов и не такие быстрые.

Дальше всех, почти у Малышевой горы, виднелись три длинных корабельных сарая. В них стояли три боевых корабля, на которых плавал время от времени сторожевой отряд из Новгорода, охранявший путь в низовьях Волхова до самого выхода в Варяжское море. Эти три корабля в Ладоге называли княжескими. Приплывая из Новгорода на небольших речных стругах, варяжская дружина здесь пересаживалась на морские корабли и на них выплывала в Нево-озеро. И не кому иному, как Тормоду, было доверено следить за сохранностью княжеских кораблей и чинить их. В этих же сараях Белый Медведь хранил свои инструменты, доски, кузнечный товар и все прочее, нужное ему и его дружине для работы.

Почти позади всех стояла на берегу у самой воды узкая ладья с ровными низкими бортами, длиной на вид шагов в двадцать. Нос ее был выкрашен красной и белой краской, а на штевне виднелась ястребиная голова. По бортам тянулись резные узоры из сложного переплетения лент со звериными лапами. С одной стороны борт у нее был изрублен топором и носил следы начатой починки.

Возле самых сараев на берегу вытянулся остов другой ладьи, похожей на первую, но еще не достроенной. Возле него виднелось немало людей: одни подносили доски, другие крепили их железными скобами на борта, раздавался звон молота, забивающего заклепки. Тормод часто говорил, что его рабочий молот происходит прямо от Мьельнира [133], которым Тор побеждает великанов.

Голос Тормода был слышен еще издалека: в горячке мешая русские слова с варяжскими, он кого-то разгоряченно бранил, кого-то наставлял, кому-то указывал.

Подойдя ближе, Загляда разглядела в куче людей возле остова ладьи и его самого. Тормод держал край доски, которую нашивали на борт, показывая, как надо ее устраивать. На нем был кожаный передник, белые брови стояли дыбом. Середа тоже был рядом и помогал норвежцу.

А рядом с Тормодом налегал на конец доски еще один человек, которого взгляд девушки разом выхватил из общей кучи, – молодой, худощавый, с серебристыми прядями волос, закрывавших опущенное лицо. Но она и так его узнала и подняла рукав к лицу, тихо смеясь про себя, уверенная, что это он – тот самый, из-за которого Спех не хотел пустить ее в гости к варяжскому купцу. Она даже не удивлялась тому, что он оказался на пристани – она верила, что сама богиня Лада [134]посылает его на ее путь.

– Ты чего смеешься-то? – озадаченно спросил Спех и проследил за ее взглядом. – Ну, четыре мужика с одной доской ратятся [135]… Ой, Мати Макоши! Никак давешний бешеный волк!

Непокорную доску укрепили, светловолосый парень разогнулся, и Спех увидел лицо своего обидчика. Тут и Снэульв их заметил. На миг он застыл, словно не верил своим глазам, а потом широко улыбнулся и спросил что-то. Середа и Тормод разом обернулись, белые брови Тормода взметнулись вверх.

– А! Бьерк-Силвер! – радостно закричал он. – Ты не променяла старого Исбьерна на угощения Асмунда!

Оба корабельщика направились к Загляде. Снэульв взял с борта корабля свою кожаную рубашку и пошел за ними. Спех с опаской смотрел, как он приближается, а Загляда закрывала рот рукавом, чтобы не все видели, до чего рада она видеть человека, которого Спех так боится.

Подходя, Снэульв вытирал лицо поднятым подолом рубахи. Глянув вниз, Загляда вдруг заметила на его боку длинный и кривой шрам, глубоко въевшийся в кожу и побелевший от времени. Мгновенно ей представилось, какой же страшной была рана, оставившая такой шрам, и она невольно ахнула. Услышав, Снэульв быстро вскинул взгляд и заметил, куда она смотрит.