Елизавета Дворецкая - Ветер с Варяжского моря

Загляда нашла немного свободного места в углу, где стояла пустая бочка. Рядом с ней устроились кое-как домочадцы Середы – две дочери Починка, Заревко с Вереськой и Догада. При виде страдающей от боли девочки Загляда отвлеклась от мыслей о собственных несчастьях, отыскала среди женщин одну, умеющую вправлять кости. Вдвоем они попытались вправить Догаде вывихнутую щиколотку, но у них ничего не вышло. Девочка молчала, крепко закусив губу, даже не охнула, только резко вдыхала, когда женщина тянула и поворачивала ее стопу. Но сустав сильно распух, и помочь делу не удалось.

– Подержи, я еще вон там попробую! – послышался рядом с Заглядой решительный девичий голос.

Высокая, как она смогла разглядеть в полутьме, девушка-подросток лет четырнадцати, с толстой русой косой, подобрала рубаху и попыталась влезть на бочку, стоявшую в углу. Кто-то толкнул Загляду, и мальчик лет двенадцати вцепился в бочку, чтобы она не шаталась. Забравшись на нее, девушка с русой косой пошарила под кровлей, выискивая хоть одно некрепко сидящее брёвнышко.

– Да не ищи, – сказала ей Загляда. – У моего отца крепко все построено, кошка не пролезет.

– Твоего отца? – Девушка спрыгнул? с бочки и присела рядом, пытаясь разглядеть лицо Загляды. – Так ты из здешних хозяев? А где же твой отец?

– В чудь уехал.

– А тебя чего же не взял? – сочувственно спросила одна из женщин. На руках у нее спал трехлетний ребенок, и она жалела Загляду и ее отца так же, как своего ребенка и себя.

– Думал, тут безопаснее будет, – равнодушно ответила Загляда.

После первого потрясения и отчаяния ей уже стало все равно. Об отце она старалась не думать. Вот он вернется из чуди и увидит, что его двор разорен, а дочь, которую он оставил в тихом мирном городе, увезена и продана как рабыня. А куда? Этого ему не скажет ни один чародей [172], даже сам Темный, предупредивший о набеге, но слишком поздно.

Загляда гнала прочь мысли об отце, но тогда на ум ей приходил Тормод. Память о его неподвижном теле с растекающейся рядом лужей крови была для нее что открытая рана – больно и страшно. Немного успокоившись, Загляда убеждала себя, что Тормод жив, только ранен, и это удавалось ей легко. Мысль о его гибели была слишком страшной, душа и сознание Загляды не принимали ее.

– Вот оно так! – приговаривала женщина, мерно покачивая дремлющего ребенка. – Как ни придумай, а судьба хитрее тебя!

– Да дайте ж хоть воды, змеи лютые! —кричали женщины, стуча кулаками в двери и стены клети. – Детей хоть напоите!

–Ой, гады ползучие! – Девушка с русой косой сжимала кулаки, и голос ее дрожал от ненависти. – Батя мой одному шею руками сломал! И я бы их, была бы сила, всех переломала!

Голос ее прервался сдавленным глухим рыданием. Ей было четырнадцать лет – в этом возрасте начинает проявляться настоящий, не детский нрав. И в этой девушке Загляде виделось гораздо больше силы, чем было в ней самой. Она не могла, не чувствовала в себе сил ненавидеть. Ей только хотелось кричать от горя за себя, за Тормода, за всех женщин и детей, собравшихся в этой клети и во многих других, за всех мужчин, оторванных от наковальни, от гончарного круга, от кожевенного чана и погибших почти безоружными на порогах своих домов. Словенин может руками сломать шею врагу. Но почему руками? Почему Ладога, второй год слушая вести о злых делах Эйрика ярла, оставалась такой беспечной?

За маленькими окошками уже засерело, когда за стеной клети послышались шаги нескольких человек, со скрежетом железный ключ вошел в замок, дверь заскрипела, открываясь. Все в клети повернулись туда, застыли в тревожном ожидании. Неужели уже куда-то поведут? Даже эта клеть, ставшая темницей, все же была частью родного города, и расстаться с ней казалось ужасным шагом – прямо в царство мертвых.

Вошли двое холопов, таща большую кадку с водой и плетеную корзину, в которой вперемешку были навалены горбушки и ломти хлеба, репа, луковицы, сушеные рыбины – собственные запасы ладожан, захваченные в погребах, прямо возле печек. Вслед за холопами вошла старуха и стала раздавать еду, давала отпить воды из деревянного ковша.

– Ешьте, милые, голубушки, да поможет Матушка Макошь вам!– бормотала она на ходу. – Берите, деткам вот помягче, уж чего дали упыри [173]эти…

Загляда сразу же, еще в дверном проеме, узнала Зиманю по очертаниям фигуры и по голосу, но сидела в своем углу, не шевелясь, и ждала, пока ключница подойдет к ней. Когда та была уже близко, Догада тоже узнала старуху и встрепенулась, но Загляда быстро закрыла ей рот ладонью. Коренастый приземистый викинг, до глаз заросший русой бородой, стоял на пороге, опираясь о копье с широким наконечником, и наблюдал за женщинами.

Зиманя подошла к углу, где сидела Загляда, стала раздавать горбушки и рыбины, протянула репу девушке, смутно видной в полутьме, и так и замерла – узнала Загляду.

– Ой, горлинка моя, и ты здесь! – шепотом запричитала она, и слезы побежали ручейками по ее морщинистому лицу. – И тебя поймали! А я уж горевала по тебе – где же она, думаю, моя золотая!

– Тише, услышит! – ответила Загляда, принимая у старухи репу и передавая ее Догаде.—Что же они с нашим двором-то сделали?

– Известно, что! – Зиманя утерла лицо рукавом, но слезы все бежали и бежали. – Растащили все добро, все лари переломали! И отцово добро все вытряхнули, и твои рубахи цветные! И у Медведя чего было дорогого, кошель тот, что он до отцова отъезда принес, тоже нашли!

Загляда вспомнила тяжелый кошель серебра, который Ингольв передал Тормоду в уплату за «Медведя». Чего уж там, снявши голову, по волосам не плачут.

– А ты что же? – спросила Загляда.

– Да я-то кому нужна! – Ключница махнула рукой. —Я-то, старая, им ни на что не годна. И в рабы молодых берут. А вот еще! – вспомнила Зиманя.– Еще как все началось, как влезли на двор на наш гады эти, один варяг прямо ко мне кинулся, да с ножом! Я думала, смерть моя пришла, а он кричит: «Хозяин где?» Я ему: «В чудь уехал, нету!» А он: «А дочь его где?» Я опять ему: «И дочери нету, с собой забрал». Он и ушел. Я и думаю: незачем им знать, что ты здесь, может чего…

Ключница всхлипнула, видя, что ничего не помогло, и снова заплакала.

– Что за варяг? – удивилась Загляда. – Кому про меня спрашивать?

– Да он был у нас! – вдруг вспомнила Зиманя. – Как вы из Новгорода воротились да чудина того привезли, вот как его родичи забрали, к отцу варяги приходили в гости, и он приходил! Молодой годами, а ростом чуть не с верею [174]! Ты еще меда ему подавала. Чтоб ему тем медом подавиться!

Зиманя плакала, мешая причитания с проклятьями, а Загляда застыла, изумленная, не зная, что и подумать. Зиманя говорила о Снэульве. Но как он мог здесь оказаться? Он ведь ушел с Ингольвом…