Елизавета Дворецкая - Ветер с Варяжского моря

– Еще бы мне не кидаться! Ведь мать конунга послала меня с важным поручением! Она доверяла мне! А я…

– Успокойся! – Тормод миролюбиво похлопал Арнкеля по плечу. – Твой конь стоит в конюшне. Возьми его и возвращайся в Хольмгард. Поручение матери конунга выполнено. Ведь она хотела, чтобы Ингольв ушел из Альдейгьи раньше, чем сюда придет конунг Висислейв? Так и вышло. А какая разница, кто принес весть? Пойди на стену и погляди – Ингольв уплыл, а Висислейва еще и не видать.

Плюнув, Арнкель пошел к конюшням. А Тормод вздохнул, поглаживая заживающее плечо.

– Я и сам не знаю, кому оказал услугу своим пророчеством – то ли Эйрику, то ли Висислейву! – сам себе пробормотал он. – Но я слишком стар, чтобы снова пускаться в поход. Я хочу дождаться моей названой дочери и убедиться, что с ней все хорошо.

– Что ты там бормочешь, Белый Медведь? – окликнула его Арнора. – Или тебя теперь звать Добрые Вести? У тебя новое пророчество?

– Да! – Тормод вдруг просиял и поднял палец. – У меня новое пророчество! Мне думается, что с Саглейд все хорошо! Еще вчера было плохо и я ничего о ней не знал. А теперь я знаю – все будет хорошо и скоро я увижу ее!

Не так скоро, как обещал Тормод, но довольно быстро к Ладоге подошло войско князя Вышеслава. Весть о варяжском набеге догнала его в Бело-озере, как раз перед тем, как князь собирался идти дальше. Собрав всех воевод, он объявил им о случившемся. Невольно Вышеславу вспомнился тот день, когда он был назван новгородским князем: когда Владимир получил известие о печенежском набеге на Белгород и был вынужден повернуть назад. Что за несчастливый год выдался на Русской земле! Нет отдыха от врагов ни на полуденной, ни на полуночной стороне! И вся его дружина высказалась за то, чтобы поворачивать к Ладоге и выбить из нее лиходеев.

– Коли мы свои земли оборонить не сумеем, так и новые под нашу руку не пойдут! – сказал Взороч, и Вышеслав был с ним согласен.

И ему было очень досадно узнать еще по дороге, что его враг не стал его дожидаться и сбежал. Ушёл безнаказанным, увез добычу и полон. И преследовать его было невозможно без кораблей, которых у новгородского князя не имелось.

Ладогу Вышеслав помнил совсем другой: помнил соломенные крыши Околоградья, почти до одной слизанные теперь языками пожара, помнил ряды звериных и птичьих голов на носах многочисленных кораблей вдоль берега Волхова. Прежде чем пристать к берегу, ладья князя Вышеслава проплыла вдоль ладожского поселения до самого Любшиного городка.

«Ломать – не строить! – ожесточенно думал Вышеслав, изо всех сил вцепившись в борт ладьи. – Сколько веков строили Ладогу, а порушили, пожгли, гады, в один день!»

Вместо оживленного многолюдного города глазам его предстал черный бурелом обгорелых останков человеческого жилья. Околоградье было сожжено больше чем наполовину, только некоторые концы частью уцелели – видно, Стрибог [204]сжалился над несчастным городом и развернул свой ветер в другую сторону. Каменные стены Олеговой крепости в двух местах были проломаны, на камнях еще виднелись засохшие пятна крови. Внутренние постройки детинца выгорели почти все – в тесноте крепости дворы знати стояли близко друг к другу и, подожженные на прощание воинами Эйрика ярла, образовали один огромный погребальный костер.

Черная гарь виднелась и на месте Любшиного городка, и на воде Волхова качались обгорелые деревяшки, которые река несла от верхних порожских поселений. Черный Змей войны и смерти пролетел над волховской землей, огненным крылом смел с нее жизнь. Зима убивает жизнь на земле, но приходит весна, и все живое родится вновь. Но трудно было поверить, глядя на пепелища недавно живого города, что и для него наступит когда-нибудь весна.

Кое-где на улицах Околоградья уже виднелись места, расчищенные под новый дом. Хозяева, вернувшиеся из лесов, пока ютились в хижинах, сооруженных из обгорелых жердей своего и соседского забора. Но во многих дворах хозяевами остались только старики и старухи, которые не понадобились викингам. Этим и не нужна, казалось, была оставленная им жизнь: сидя над пожарищем, причитали они над участью детей и внуков, свидеться с которыми им теперь придется только в Сварожьем царстве [205]. Всякий человек должен достойно проводить в иную жизнь своих родителей, чтобы после самому быть достойно похороненным своими потомками. И горе роду, в котором злою судьбой нарушен извечный порядок и молодые умирают раньше стариков.

Напротив россыпи священных чудских камней ладья пристала, князь вышел и вместе со своими людьми прошел до Олеговой крепости, оглядывая разоренное Околоградье. Увидя издалека княжеский багряный плащ и узнав Вышеслава, со всех улиц сбежались ладожане. Окружив князя, они наперебой жаловались, показывали раны, перечисляли погибших или увезенных родичей. Женщины и старухи голосили по мужьям и детям, как над лежащим покойником.

Двор посадника тоже сгорел, и пока он ютился с жалкими остатками своей дружины на одном из уцелевших дворов – у купца Милуты. Совсем недавно здесь стояли викинги и держали своих пленников. Почти все добро из дома было вынесено, утварь переломана, так что едва две-три лавки осталось целыми. Семья хозяина подевалась неведомо куда, от челяди осталась только старая ключница.

Посадник Дубыня сам встретил князя на крыльце и повел наверх, хотя до того не покидал горницы. Когда Вышеслав увидел его, то выражение княжеской строгости на его лице смягчилось, а в душе возникла жалость. Старый воин был похож на подрубленный дуб. Он потерял много крови, а так как был он уже немолод, то раны затягивались трудно и силы возвращались медленно. В посаднике Дубыне сейчас воплотилась вся Ладога: умудренная опытом, обескровленная страданием, но живая и полная решимости вернуть прежние силы.

– Видел я уже, что с вашим городом сделалось, – заговорил Вышеслав после приветствий, усевшись и собрав всю свою строгость. – Как же вы допустили такое разорение? Ведь знали, что Ерик в Варяжском море лиходейничает, – даже у нас в Новгороде вести о том были. Могли бы вы о себе порадеть [206]– колья в дно Волхова вбить за Велешей, на курганы рать посадить. Глядишь, и не дошло бы до разорения.

– Да кто же знал, что Ерик проклятый в самую Ладогу придет? – сдержанно оправдывался Дубыня, зная, что в словах князя немало правды. – Кораблей из Варяжского моря давно не было, а своих я туда велел не пускать на гибель.

– Раз нет оттуда кораблей – стало быть, залаз [207]велик, могли бы догадаться!

– Твоя правда, княже! – опустив глаза под густыми бровями, седой воин винился перед юношей, которого сияние багряного княжеского плаща делало всегда правым. – Да больно хорошо мы жили – сто лет, да и поболее злодеев здесь не видали. Забыли беречься… И дружины-то здесь какие? У меня сотня да у варяга в Княщине сотня, а посадских да чудинов поди собери… И вооружение у них – топоры да рогатины.