Йоханнес Йенсен - Норне-Гест

Куда девалось лето? Оно стало далекой, несбыточной мечтой, чем-то никогда не бывшим; кажется, будто вечно стояла зима. Один огонь хранит в себе силы лета. Лето и в меду, которым они лакомятся из своих кувшинов, как очарованные, сидят они, сунув медовый палец в рот: внутри у них как будто расцветают душистые луга, хотя они и думать забыли о лугах и цветах.

Гест щиплет тетиву на своем луке; сидит в землянке и бессознательно старается извлечь звуки, напоминающие лето; Пиль задумчиво слушает; зачем он так диковинно колдует?..

Гест взволнован, хочет играть, но ему мало одной струны, он натягивает на лук вторую; теперь их две – длинная и короткая; разумеется, в таком виде лук не годится уже для охоты, он превратился в арфу, на которой Гест играет в долгие ночи под землей песни в память о лете и погибшей дивной красоте мира.

Но, когда снежная буря миновала и они вышли наружу, все кругом, насколько хватало глаз, было покрыто снегом, все изменилось до неузнаваемости; белая земля, черные деревья, низко нависшее над ними хмурое, серое небо; но кругом тишина. Гест идет по свежим следам по снегу и возвращается домой, запыхавшись, волоча за собой оленя; он так горд и счастлив своей добычей, что долго хранит полное молчание. Лишь мало-помалу Пиль удается выудить из него подробности события. Это первый взрослый олень, застреленный им на бегу; конечно, ему помогли снежные сугробы, в которых увязло животное, так что охотнику удалось приблизиться к нему и всадить в него три стрелы. Ну, да что за диковина; всякому охотнику удается время от времени уложить зверя. Наверно, у них не будет недостатка в дичи!

Но выпавший снег лежал недолго; всего день спустя мороз уступил место морскому ветру; глубокий снег стал рыхлеть, таять в руках; из лесу повеяло сыростью; с ветвей закапало, долину окутал туман, и, куда ни ступи, проваливаешься в талый снег и размякшую землю. К вечеру пошел дождь!

Дни и недели льют дожди и стелется туман; по временам земля покрывается белым снегом, который снова тает; потом опять мороз держится недели две подряд, так что все озера в лесу затягиваются ледяной корой, и Гест может пройтись по замерзшим болотам, посмотреть, что там скрывается летом. На бугорках он находит волчьи норы, в дупле старого пня видит спящего мертвым сном медведя; на одном болотном островке натыкается на массу волчьих скелетов; сюда они, стало быть, уходят умирать, когда жизнь не хочет больше держаться в их теле. Скверное место.

Гест ходит по лесу и присматривается к зверью, к жизни лесных обитателей; они все присмирели; стоят в чаще, сбившись в кучки, и тихо покашливают от холода. Зубр пыхтит и дышит паром, нося на спине целые небольшие сугробы, жует зимнюю жвачку и держится за ветром в одних и тех же местах долины, откуда доносятся глухие, шумные всплески трясины, когда он переставляет ноги; зубр худеет, но не голодает, под снегом довольно прошлогодней травы, которую он откапывает копытами, когда проголодается. Но из лесу не слышно его звучного рева; зубр молчит зимою. Молчат и другие звери, стоят в лесу и переминаются с ноги на ногу; звери ждут.

Чего они ждут и о чем вспоминают? Откуда они знают, настанет ли когда-нибудь снова лето? Гест начинает уже сомневаться в этом; солнце совсем не показывается больше; кто его знает, вернется ли оно когда-нибудь? Он не знал путей солнца, в отличие от стариков, но однажды, охваченный страхом, что солнце так никогда больше и не покажется, он отправился на возвышенное место, захватив с собой свое деревянное огниво, и совершил там в одиночестве жертвоприношение; он добыл огонь и сжег свои лучшие стрелы, с которыми ему было особенно жаль расставаться, более достойной жертвы он не мог себе представить. Конечно, убитое животное тоже неплохая жертва, но стрелы важнее, потому что могут отнять у животного жизнь. Гест смотрел, как пламя пожирало любимые его стрелы, плоды долгих зимних трудов, такие стройные и прямые, с тщательно отточенными кремневыми наконечниками и с тончайшей кишечной обмоткой, – и ему казалось, что невидимые силы там, наверху, могли бы немного смягчиться, получив такие дары.

Пиль осталась одна в землянке, и ее гнетет сумрак, но у нее нет сношений со сверхъестественным миром, как у Геста; она видит его при хмуром дневном свете на вершине холма у тусклого одинокого костра и дивится его тайным делам; молча и с окровавленным ртом вернулся он оттуда в землянку.

Но когда Гест вздумал заклинать солнце, оно уже вернулось.

И вскоре снова, после долгого перерыва, оно впервые взошло на небо – довольно низко еще, но сияя новым светом; сразу было заметно, что оно помолодело и снова направлялось к северу.

Когда оно снова разорвало тучи после проливного дождя, над влажной долиной засияла радуга, холодный воздушный мост, перекинутый через пропасть между облаками. Небо снова затянулось, тучи опять набросили тень на землю, опять пошел снег, опять померк день; но солнце уже улыбнулось, радуга показалась, – земля снова оживет!

Долго еще стояла зима; снег, мороз, резкий ветер, дождь, туман и теплые дни то и дело сменяли друг друга; шли недели и месяцы; но долгая, пугающая зимняя тьма была все-таки побеждена. И вновь настало лето.

И еще одну зиму пережили Гест с Пиль на том же самом месте; ту же тьму, то же крушение всех надежд, – пока в воздухе не повеяло вновь весной, в самый разгар их сомнений.

Но когда лето вернулось вторично, оно вывело их из мира детства в новый неведомый мир.

Далеко в глубине страны, на самом горизонте, волною вздымался лес, с широкой прогалиной на самом гребне волны. В прогалине светилось голубое небо, словно ворота в далекий новый мир; в них и устремились однажды весною Гест с Пиль; даль тянула их к себе, и они бежали, бежали вперед без устали.

День был ни теплый, ни холодный; солнце грело, но ветер дул прохладный; впервые в этом году они сбросили с себя зимнюю одежду, выползли из закопченных, надоевших шкур, словно бабочки из коконов, и выбежали на солнце нагие; но в воздухе еще холодно, хотя солнце печет; они бегут и согреваются на бегу; тело краснеет, щеки разгораются, но их обдувает ветерком, и они чувствуют себя легкими, как сам ветер, и горячими, как само солнце; воздух и солнце опьяняют их, молодой, прохладный лес обнимает их, небесная лазурь и пышные облака над их головами волнуют и радуют их; они бегут, мчатся, летят туда, на самый край света. Но вот они добежали до самого высокого места в лесу, до прогалины на вершине холма; отсюда видно далеко в глубь страны: их взорам открываются новые зеленые леса, неведомые долины, новый горизонт с далекими лесными воротами, и они бегут туда, бегут, бегут, бегут, то вверх на холмы, то вниз в долины, ни разу не оглянувшись назад; они – воздух, они – солнце, они – ветер, они – весь белый свет!