Питер Марвел - В погоне за призраком, или Испанское наследство

– Мои пенаты, – произнес Кроуфорд и толкнул калитку.

Пенаты представляли собой небрежно сложенную из неотесанных камней лачугу, крытую пальмовыми листьями. Внутри оказалась единственная комната с окном, забранным деревянным ставнем. Внутреннее убранство заключалось в нескольких деревянных лавках вдоль стен, на которые были набросаны пальмовые ветви, покрытые коровьими шкурами, грубо сработанном столе и пестрых циновках на стенах. Прямо у входа под навесом из тех же пальмовых веток был сложен из камней примитивный очаг, вокруг которого на земле лежали различные глиняные сосуды, пара оловянных блюд и несколько пустых бочонков из-под пороха. Уильям с интересом вертел головой, поскольку никогда еще не бывал в подобных местах.

В лачуге хозяйничала молодая индианка, которая, по всей видимости, совмещала роль прислуги и пассии сэра Фрэнсиса.

Именно она ухаживала во время странствий своего патрона за крохотным огородом и священной собачкой, которая даже лаять-то толком не умела. Индианка Уильяму совсем не понравилась. Ее темно-коричневое с крупными чертами лицо казалось вырезанным из дерева, а от неуловимого взгляда ее черных диких глаз Уильяму становилось не по себе. Одетая в голубое шелковое платье наподобие длинной рубахи с короткими рукавами, украшенное черно-красной вышивкой, и сплетенные из ремешков сандалии, она молча поклонилась своему господину, отчего многочисленные золотые и серебряные браслеты на ее запястьях и щиколотках зазвенели. Кроуфорд, кивнув в ответ, протянул ей небольшой сверток и бросил несколько слов на странном свистящем языке, которого Харту до сего дня и слышать не приходилось. В глазах женщины сверкнул огонь, и она с детской непосредственностью тут же развернула парусину. В руках у нее оказался отрез великолепного пурпурного шелка, стоящего, вероятно, баснословных денег.

Женщина в поклоне коснулась руками пола, по-видимому выразив таким способом свою благодарность, и отошла к очагу, чтобы подать на стол маисовую похлебку в глиняных мисках и лепешки из манионики, которые Уильям пробовал впервые.

Увидев, что Кроуфорд разломил лепешку и принялся ее жевать, Уильям немедленно последовал его примеру.

– На языке индейцев такой хлеб называется касавой, и белые переняли его у них, – с набитым ртом проговорил Кроуфорд. – Они готовят его достаточно просто: корни манионики растирают на камнях, затем полученную массу запихивают в мешки из плотной хлопковой ткани и отжимают, чтобы она подсохла. Когда манионика затвердеет, ее просеивают сквозь кожаное сито, чтобы получить порошок, схожий по виду с опилками. Его замешивают на воде, раскатывают на небольшие лепешки и пекут прямо на горячих камнях очага. Белые используют при этом железный лист. Готовый хлеб выставляют сушиться на солнышко, а хранят его индейцы прямо на крыше. – Закончив лекцию по гастрономии, Кроуфорд быстро дожевал свою касаву и потянулся за следующей.

Уильям продолжал жевать.

– Ну как? – поинтересовался сэр Фрэнсис.

– Как-то необычно, напоминает то ли кекс, то ли еще что-то.

Тем временем индианка поставила перед ними глубокую миску, наполненную какой-то густой вязкой смесью.

– Что это? – с некой долей отвращения поинтересовался Уильям.

– Это вареная растертая кукуруза, разведенная водой с добавлением какао и перца, – старинный напиток индейцев майя. Удивительно бодрит, надо сказать. Разве я не говорил тебе, что она из этого народа?

Потрясенный Уильям, забыв о приличиях, уставился на нее, как на диковинку.

– Как?! Из тех самых майя?

– Да, я взял ее на Эспаньоле, куда ее и других индейцев их семейного клана вывезли с Юкатана испанцы. Конечно, ей нелегко жить одной среди белых, но я стараюсь, чтобы она не испытывала недостатка в тех предметах, к которым привыкла. Она дочь одного и последних касиков майя. Ее отец и брат были убиты на Большой Земле, и в знак того, что она принимает месть на себя, ее теперь зовут На-Чан-Чель, а как звали до этого – одному Богу известно.

Услышав свое имя, женщина насторожилась, но поняв, что Кроуфорд не зовет ее, она вернулась к своим горшкам.

– И вы, сэр Фрэнсис, живете с ней как с женой? – задав этот вопрос, Уильям покраснел от собственной нескромности.

– Право, Уильям, как женщин, она устроена не сложнее, чем англичанка, а уж стать рогоносцем, или, как говорят у них в племени, «получить от жены зеркало в волосы» я рискую много меньше, чем с цивилизованной супругой.

Уильям с таким ужасом посмотрел на Кроуфорда, словно тот взял за себя анаконду.

Закончив подавать на стол, индианка невозмутимо уселась в углу у ткацкого станка, на котором плела разноцветную циновку, и принялась за работу, что-то тихо напевая себе под нос. Кроуфорда ее спартанская лаконичность ничуть не смутила, да и внимание он отныне больше уделял собаке, чем своей индейской жене.

Против опасений Уильяма, обед оказался на удивление вкусным и сытным.

– Скажите, Кроуфорд, разве майя едят касаву?

– Нет, просто я предпочитаю этот хлеб кукурузному, и она научилась печь его для меня.

Отдохнув, они покинули жилище Кроуфорда, прихватив с собой собаку. Отчего-то сэр Фрэнсис предпочел поселиться вместе с Уильямом в порту на постоялом дворе среди самого невероятного сброда, и Уильям посчитал, что всему виной его нескромность и те неудобства, которые влекло за собой его присутствие в столь убогом жилище.

Итак, покинув родные пенаты, они уже третий день торчали на постоялом дворе. Кроуфорд до поры оставлял полные недоумения вопросы Уильяма без ответа, но за обедом вдруг решился объясниться.

– Скажите мне, Уильям, что вы обо всем этом думаете? – поинтересовался он, доставая из кисета щепоть жевательного табаку и весело поглядывая на своего молодого друга. – Я же вижу печать раздумья на вашем челе. Юноша должен быть дерзок и отважен, только так можно понравиться лучшей женщине – Фортуне. А вы поддались меланхолии! Вы не желаете нравиться Фортуне?

– К несчастию, я никогда ей не нравился! – вздохнул Уильям. – Наверное, Провидение так напоминает мне о тех неблаговидных поступках, которые я совершил, пойдя против совести. Я покинул отчий дом без родительского благословления, я ввязался в сомнительное предприятие и ступил на тропу разбоя... Единственная отрада в моей жизни – это любовь Элейны, но и с ней мне вряд ли удастся теперь свидеться! Вы правы, Фрэнсис, я думаю обо всем этом непрерывно и не знаю, как мне вырваться из этого заколдованного круга. Прошу правильно меня понять, я испытываю к вам безграничное уважение и благодарность, но...

– Занятие каперством не для вас? – подсказал Кроуфорд.

– Пожалуй, так. Мне кажется, этот путь... м-м...