Джульетта Даймоук - Граф Вальтеоф. В кругу ярлов

Долгие часы он сидел рядом с телом, слушая молитвы, смотря, как женщины делают свое дело, все слыша и ничего не видя. Его домашние проходили мимо, говоря шепотом. Однажды Эдит подошла к нему, положила ему руку на плечо и просила его пойти с ней, но он не обратил на это никакого внимания. Страшный гнев покинул его, осталась одна опустошенность. Оти подносил ему вина, но он только качал головой. Он сидел, окруженный тенями: когда-то здесь был король Гарольд, когда-то рядом был Альфрик, и они пировали все вместе на свадьбе Гарольда и сестры Эдвина, так давно. Казалось, прошла вечность. Он вспомнил смех Альфрика, и широкую улыбку, которую Ульф унаследовал от отца; он думал о Леофвайне, своем любимом друге, о котором он так давно не вспоминал и которого никто, даже Торкель, не мог заменить. Он думал о Гурте и других своих друзьях юности. О смерти, на которую он послал своих людей, он не думал, его охватило что-то вроде паралича – сама его человеческая природа противилась страшным воспоминаниям. Борс подошел к своему господину и сел рядом, положив голову на лапы, бдительно следя за ним желтыми глазами, но Вальтеоф даже не потрепал его как обычно. В доме стало холодно, и Оти накинул ему на плечи плащ. Эдит нигде не было видно. Все развернули свои тюфяки, но никто не спал; стало темно, и кто-то зажег факел. Вальтеоф положил голову на руки, смотря в спокойное лицо Ульфа – кровь смыта, и только видны были синяки на белой коже.

Около полуночи послышался цокот копыт, и вошли Торкель, Осгуд и Хакон в сопровождении других воинов. Они остановились на пороге и затем прошли вперед, вглядываясь в мертвого мальчика и крестясь.

– Сделано? – спросил Вальтеоф.

– Да, мой господин. Гнездо очищено, никого не осталось в живых, только Кнут, как вы велели.

Вальтеоф почувствовал, как дергается мускул у него на лице.

– Только… только Кнут?

Хакон, весь в слезах, преклонил колена.

– Я хотел ему рассказать, что он отомщен.

Только Торкель ничего не сказал. Боль была на его белом лице – боль за Ульфа, за своего господина и за все, что было сделано от его имени. Вальтеоф поднялся и пошел, ничего не видя, в свою комнату. Дверь была открыта, он вошел, закрыл за собой дверь и оперся о нее. Ему казалось, что он задыхается.

Эдит сидела на кровати, крепко сжав руки.

– Я не знала, – сказала она, – клянусь, я не знала, что это так опасно.

Он смотрел на нее, и, казалось, не слышал. Наконец он произнес:

– Я сделал ужасную вещь. У нее были пятна на лице.

– Но ты отомстил за мальчика и за графа Эдвина. Эти люди заслуживали смерти.

Первый раз он посмотрел на нее прямо, но как будто на незнакомого человека:

– Я замарал свою честь, такого я никогда не делал. Она густо покраснела. Он отвернулся от нее и рухнул на постель, уткнувшись лицом в медвежью шкуру. Когда она дотронулась до него, он даже не пошевелился.

Двумя днями позже они похоронили Ульфа в церкви святого Олава, рядом с могилой графа Сиварда.

Все в доме заметили, что отношения между графом и графиней изменились. Обед проходил в молчании. Царила угнетенная атмосфера. Сам Вальтеоф с трудом мог бы объяснить свои чувства, но смерть Ульфа легла между ними пропастью, и ничто не могло это изменить. Тем не менее, он хотел бы разделить с ней свою ношу: и свое горе из-за смерти Ульфа, которого ему доверили, и свою скорбь из-за того, что он позволил чувству мести возобладать над разумом. Однажды, он кинулся к ней, и, спрятав лицо у нее в коленях, произнес:

– Эдит, помоги мне. Я не могу сам с собой ужиться.

– Почему ты мучаешься? Эти люди заслужили свою смерть!

Удивленный ее безучастностью, он ответил:

– Ты думаешь, я говорю об этом?

– Люди высокого положения должны заниматься тяжкими делами, – ответила она, и он подумал о Вильгельме и почувствовал себя неловко. Ему хотелось сочувствия и понимания; она же смотрела на него как на властителя, обязанного карать грабителей и разбойников.

Он исповедовался Валкеру Дюрхэмскому, но епископ, в какой-то степени понимавший его чувства, считал, что все к лучшему: сыновья Карла больше не будут нападать на его фургон с деньгами. Так что он сам наложил на себя тяжелую епитимью и часто вспоминал фразу «И избави нас от крови, Боже», и днем и ночью.

Как-то к нему подошел Торкель:

– Мой господин, вы и все мы должны забыть об этом. И худшие дела делались лучшими людьми.

– Я знаю, – сказал он, – но никто из вас не виноват. Это я должен нести за это ответ, и только Бог знает, как страшно то, что я сделал.

Он плохо спал, его посещали дурные сны, и долгое время он не искал утешения у Эдит. Она лежала рядом с ним ночью, напряженная, слишком гордая, для того чтобы его обнять, и слишком надменная, чтобы заметить его страдания. И вот, спустя три недели после похорон Ульфа, когда он на дворе разбирал жалобы, слушал управляющих, через ворота въехал одинокий всадник. Это был Кнут Карлсон.

Вальтеоф смотрел на него и не знал, что сказать. Несколько человек, включая Торкеля, подошли и встали рядом, думая, что Кнут замышляет злое. Но только один взгляд на бледное, несчастное лицо Кнута развеивал все подозрения. Он спешился и подошел к графу. Довольно долго они молча смотрели друг на друга. Кнут заговорил первым:

– Думаю, мой господин, ты винишь себя больше, чем надо.

Вальтеоф махнул своим людям, чтобы они оставили их одних.

– У тебя есть причины меня ненавидеть. Кнут вздохнул:

– Я давно говорил тебе, что вражда мне не по душе. Но Магнус сам стремился к своей смерти, отдавая себе в этом отчет, и другие тоже.

Вальтеоф сел.

– А ты что же?

– Я? – Кнут неожиданно улыбнулся. – Я сделаю то, что должен был давно сделать. Я ухожу в монастырь Линдисфарне, там я приму постриг.

Вальтеоф уставился на свои руки.

– Христос велит нам молиться за своих врагов. Молись за меня иногда, если сможешь.

Последний из сыновей Карла сел рядом с ним.

– Я знаю тебя, граф Вальтеоф, и я знаю, что с тобой сейчас происходит. Поэтому я и приехал. Ты мне не враг – ты наказал нас за разграбление твоей земли и за то, что мы сделали с твоим человеком, хотя видит Бог, я пытался их остановить.

– Я знаю, Ульф говорил мне перед смертью. Кнут вздохнул:

– За все, что случилось, я проведу остаток моих дней в молитве и покаянии, и я хотел повидать тебя перед тем, как отрину этот мир для того, чтобы сказать тебе, что все кончилось.

– Кончилось! – повторил Вальтеоф и вздрогнул. – Наши деды начали это, но достаточно уже пролилось крови для того, чтобы все кончилось.

Кнут встал.

– Я должен идти. Я хочу добраться до Пикеринга к ночи. – Он протянул руку, и Вальтеоф пожал ее.

После того, как ушел Кнут, он еще долго сидел за столом, заваленным бумагами. Но вскоре он позвал Торкеля и приказал ему приготовить всех к отъезду как можно скорее. Мантия Сиварда становилась слишком тяжела, и его внезапно потянуло домой, в Рихолл. Только там, среди знакомых лесов и полей, у маленькой речки, может он снова обрести покой.