Джеймс Купер - Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе [The Last Of The Mohicans]

Сказав это, честный, но неумолимый разведчик обошел всех убитых гуронов, вонзая в грудь каждого свой длинный нож с таким спокойствием, словно перед ним лежали жестяные каркасы.

Между тем Чингачгук успел снять с неподвижных голов эмблемы победы — скальпы.

Ункас же бросился к девушкам и быстро освободил Алису.

Встав с колен, Алиса кинулась на грудь Коры и, рыдая, произнесла вслух имя своего отца; в то же время в ее кротких, как у голубки, глазах засверкали лучи ожившей надежды.

— Мы спасены, спасены! — шептала она. — Мы можем вернуться в объятия дорогого отца. Какое счастье! Его сердце не разобьется от горя… И ты тоже, Кора, моя дорогая сестра… ты тоже спасена… а также и Дункан… — прибавила молодая девушка, взглянув на Хейворда с ясной улыбкой. — Наш храбрый и благородный Дункан остался жив!

Кора не отвечала на эти пылкие, бессвязные слова; прижав Алису к своему сердцу, она только нагнулась к ней и осыпала ее ласками. Мужественный Дункан, не стыдясь, плакал, глядя на радость сестер. Покрытый кровью, Ункас казался равнодушным зрителем этой сцены, но его глаза, глаза невозмутимого могиканина, сияли радостью и сочувствием.

Между тем Соколиный Глаз настороженно осматривал убитых; убедившись, что все враги мертвы, он подошел к Давиду и разрезал его путы. Бедный псалмопевец не двигался до последней минуты и стоял, терпеливо ожидая освобождения.

— Вот, — заметил разведчик, отбрасывая последний ивовый прут, — вы снова свободны, хотя, по-видимому, даже теперь можете пользоваться вашей свободой не лучше, чем в те минуты, когда впервые появились на свет. Если совет человека, прожившего большую часть своей жизни в диких местах, не обидит вас, я с искренним удовольствием выскажу вам свои мысли. Итак, советую вам расстаться с инструментиком, который вы прячете в кармане жилета. Продайте его первому встречному глупцу и на вырученные деньги купите какое-нибудь полезное оружие, хотя бы самый обыкновенный кавалерийский пистолет.

— Бряцание оружием, трубные звуки сопутствуют битве; хвалебные и благодарственные гимны — победе, — ответил освобожденный Давид. — Друг, — прибавил он и ласково протянул свою тонкую, худую руку охотнику, между тем как его веки стали быстро моргать, а глаза увлажнились, — я благодарен тебе за то, что мои волосы остались там, куда их поместила природа. Конечно, волосы других людей, может быть, мягче, шелковистее и вьются более красивыми кудрями, однако я всегда находил, что мои волосы вполне пригодны для той головы, которую они покрывают. Я не вступал в борьбу не столько вследствие врожденного отвращения к сражениям, сколько по причине пут, наложенных на меня язычниками. Отважным и искусным оказался ты в борьбе, и я хочу поблагодарить тебя, раньше чем приступить к исполнению других, более важных обязанностей. Я делаю это, ибо ты доказал, что достоин похвалы христианина.

— Моя услуга — пустяк, о котором не стоит упоминать. Если вы останетесь с нами, то увидите много таких же кровавых стычек, — ответил охотник, смягчившийся при виде искреннего выражения благодарности со стороны псалмопевца. — Я вернул себе моего старого товарища и спутника. Вот он, верный «оленебой», — прибавил Соколиный Глаз, поглаживая приклад своего ружья, — и это одно уже — победа! Ирокезы хитры, но они перемудрили, положив ружья так далеко от места своего отдыха. Если бы только Ункас и его отец обладали обычным терпением индейцев, мы успели бы взять оружие и дружным залпом покончили бы со всей стаей и с мошенником, который убежал от нас.

Разведчик сел на камень и с вниманием принялся обследовать свое ружье.

Гамут тоже опустился на землю и вынул из кармана маленькую книжку, а также очки в железной оправе. Возведя глаза к небу, он произнес:

— Предлагаю вам, друзья мои, вместе со мной вознести хвалы за наше необычайное избавление от варварских рук неверных язычников. Прошу вас, излейте ваши чувства в прекрасной и торжественной песне под названием «Норсгамптон».

После такого вступления он указал страницу и стих, с которого начинались избранные им строфы; поднес к губам свой камертон, совершая все это с той торжественностью, с которой он приступал к подобным приготовлениям под сводами храма. Но на этот раз никто из присутствующих не поддержал его. Кора и Алиса в эту минуту предавались излияниям нежности, а Хейворд не отрывал от них взгляда. Не смущаясь малочисленностью своей аудитории, которая состояла из одного только нахмурившегося разведчика, певец запел и довел священную песню до конца без всяких помех.

Соколиный Глаз слушал хладнокровно, поправляя кремень ружья и заряжая его; гимн не пробудил волнения в душе Соколиного Глаза. Никогда еще певец не проявлял своих талантов перед менее отзывчивой аудиторией.

Охотник покачал головой и прошептал несколько непонятных слов, среди которых были слышны только «горло» да «ирокезы», потом поднялся с места и отошел, чтобы собрать и осмотреть исправность всего арсенала гуронов. Чингачгук, помогая ему, отыскал ружье Ункаса и свое собственное. Вскоре даже Хейворд и Давид получили оружие; в пулях и порохе также не было недостатка. Когда жители лесов подобрали все необходимое и распределили трофеи, Соколиный Глаз объявил, что пора двинуться в путь. К этому времени Давид Гамут окончил пение, а сестры успели прийти в себя. С помощью Дункана и младшего из могикан девушки спустились с крутого, обрывистого холма, на который они так недавно поднимались совсем при других обстоятельствах и чья вершина чуть не явилась свидетелем их гибели. У его подножия они увидели нарраганзетов, которые щипали траву и листья кустов. Алиса и Кора сели на лошадей и двинулись вслед за проводником, который только что еще раз доказал им свою дружбу.

Путешествие длилось недолго. Соколиный Глаз свернул с узкой тропинки, по которой двигались гуроны, погрузился в чащу ветвей, переехал вброд журчащий ручей и остановился в узкой долине, затененной ветвями густых вязов. Путники находились на расстоянии нескольких сот сажен от рокового холма, и кони понадобились им только во время переправы через мелкий поток.

Разведчик и могикане, казалось, хорошо знали уединенное место, в котором они теперь остановились, потому что, прислонив свои ружья к стволам деревьев, принялись разбрасывать сухие листья и скоро вырыли небольшую ямку в синей глинистой почве. Из этого углубления тотчас же брызнул ключ светлой, блестящей, говорливой воды. Соколиный Глаз огляделся, как бы отыскивая что-то, и на его лице мелькнуло удивленное выражение; казалось, он не нашел вещи, которую искал.

— Увы! Эти беспечные черти, мохоки со своими братьями тускарорами, конечно, побывали здесь и пили воду, — пробормотал он, — и куда-то затеряли бутыль. Вот и делай после этого добро этим беспамятным собакам! Хорошо же они отблагодарили нас! Здесь, в этой непроходимой глуши, из недр земли бьет ключ, по сравнению с которым самый богатый аптекарский склад — ничто. Смотрите-ка, глупцы истоптали глину, загрязнили, обезобразили прелестное место, точно неразумные звери, а не человеческие существа!