Иван Кратт - Остров Баранова

Чтобы не быть застигнутым врасплох, правитель изредка проверял стражу. Он выносил во двор котел, наполненный даровым ромом, и когда люди валились с ног, устраивал тревогу. Если промышленный не мог даже доползти до своего поста, но оружия не выпускал, Баранов назавтра благодарил его.

— Коли пьяный лежит с мушкетом, — говорил он, —дикий пострашится тронуть. Подумает, что притворяется. А ежели без оружия, убьет.

Потерявших оружие приказывал беспощадно сечь. Ни Павел, ни корабельщик в выпивках не участвовали. Павел с удовольствием выпивал полкружки, затем весело принимался за чертежи, а мастер аккуратно сливал свою долю в дубовую баклажку, прятал ее под сваи. Дорогая штука, жалко даже пить.

К концу января киль будущего судна лежал между упорами. Из самого крепкого дерева делали шпангоуты. Плотничья артель достраивала казарму, обширный амбар для пушнины, провиантский магазин. Над домом правителя выводили трубы. Море стало бурным, часто шел снег, но бухта не замерзала. Залив круглый год был пригоден для плавания.

Баранов ежедневно приходил на верфь. Заложив руки за спину, простаивал у остова корабля, потом снова шел к крепости, в лес, на берег, где намечался поселок и где клали фундамент церкви. Весь лес на божью храмину был срублен Гедеоном.

Правитель держался, как всегда, ровно, тихо, изредка хмуро шутил, но когда кругом никого не было, вынимал из кармана подзорную трубу и долго разглядывал серый, вздымающийся вдали океан.

Посланные в Якутат за продовольствием не возвращались, а вся надежда была на них. Не появлялся и Кусков, отплывший на «Ростиславе» искать новые лежбища морских бобров. Напуганные людьми драгоценные стада ушли к северу.

О своем беспокойстве Баранов попрежнему не говорил никому. Сам выдавал провизию, обходил работы, вел ежедневный журнал, проверял сторожевые посты. А потом взбирался на голый, высокий утес, наводил трубу. Ветер трепал полы его ватного кафтана, шевелил концы черного платка, завязанного под подбородком. К медному ободку стекол примерзали брови... Корабля с продовольствием не было.

Первую весть принес Лещинский. Это случилось утром. Всю ночь дул норд, нанесло снега, холодные волны, шипя, растекались по гальке, выкидывали мерзлые водоросли. Баранов только что спустился со скалы. Засунув озябшие пальцы в рукава, он медленно брел вдоль утеса, обходя длинные, набегавшие на берег языки волн. Стук упавшего камня заставил его насторожиться. Правитель глянул вверх. Снова посыпались камни, а потом показалась медленно двигавшаяся фигура.

Баранов узнал приближавшегося человека и понял, что произошло несчастье.

— Лещинский! — сказал он хрипло. — Где судно?

Лещинский упал на одно колено и несколько секунд молчал.

— Сударь, — выговорил он, наконец, отрывисто и тихо. — Якутатского заселения больше не существует... Все изничтожено. Корабль, редут, люди... даже дети умерщвлены...

Шатаясь, он поднялся с колена, оперся о каменный выступ скалы. Узкие плечи его были опущены, капюшон меховой парки сполз на спину, обнажив круглый, выпуклый лоб с прилипшим завитком волос, бледные, бескровные веки.

Баранов не сделал ни одного жеста, не произнес ни одного слова, пока Лещинский рассказывал. Несколько сот тлинкитов напали ночью на поселок, перекололи защитников форта, сожгли корабль и лабазы с мукой, приготовленной для Ново-Архангельска. Удалось бежать только Лещинскому и рулевому. Много дней носило их на опрокинутой шлюпке по морю, матрос утонул, а Лещинского подобрала китобойная шхуна. Капитан доставил его в соседнюю бухту. Верст пять отсюда, за мысом.

Когда Лещинский кончил, правитель молча отошел в сторону. Повернувшись к ветру лицом, не мигая, глядел на залив, на темные береговые скалы. Всплески разбившихся волн порой взлетали выше утесов, белая пена оседала на камнях. Океан отступал, затем обрушивался снова и снова на берег. Но все так же стояли скалы.

Второй раз нанесен удар. И это произошло теперь, когда, казалось, фортуна повернула, наконец, к нему свое лицо.

Лещинский негромко кашлянул, но Баранов уже очнулся, спокойно, как всегда, поглядел из-под нависшего лба на вестника несчастья. Только над переносицей, словно трещина, залегла глубокая складка.

— Веди на шхуну! — заявил он коротко.

Лука Путаница нашел баклажку с ромом. Корабельный мастер забыл прикрыть ее стружками, и слонявшийся по верфи промышленный набрел на похоронку. Лука принюхался, постоял и, строго вздохнув, сунул посудину под балахон. Затем ушел в скалы. Сперва он хотел только немного отпить, а баклажку поставить обратно — вечером итти в караул, но, хлебнув кружки две, передумал. Ром он спрячет в лесу, в тайном месте, и каждый день будет наведываться. Потом Лука взгрустнул, выцедил еще с полкружки, обсосал закапанный клок бороды, сел на гнилую лесину. Все люди, как люди, все вольные. А он приперся в Америку с бабой. И добро бы по своей охоте. Баба потащила казака добывать удачу...

Лука плюнул, снова приложился к баклажке, хмыкнул, вспомнив, как громадная Серафима при нападении индейцев на стан схватила двоих из них и стукнула лбами так, что они упали в беспамятстве... Лука умилился. Костлявая, широкогрудая, в мужском кафтане, с подобранным сарафаном выше волосатых икр, жена тащила его на спине через болото, отстреливаясь из пистолета. Только выбравшись на безопасное место, заголила бедро и вырвала медный, многозубый наконечник с обломком стрелы... Била, когда напивался. Зато ночью, в ласковую минуту, лежала тихая, покорная...

Лука совсем опьянел, начал петь. Он брел между корней деревьев, проваливался в трухлявую гниль, садился на подмерзший, присыпанный снегом, хрустевший мох. Сперва пел негромко, озираясь и прикрывая ладонью рот, потом осмелел. Но петь надоело. Несколько раз пробовал спрятать опустевшую наполовину баклажку. Однако сразу же доставал и, кому-то грозясь пальцем, шел дальше.

Наконец, он выбрался на опушку леса. Сквозь расщелины утесов, виднелось неспокойное море, шелестел прошлогодней травой ветер, сдувая снежную пыль, но под скалами было тихо, тепло. Лука уселся на камнях, потянулся к баклажке и, не найдя ее, выругался, попытался встать. Потом громко запел и уснул.

Проснулся он поздно. Тускнел на вершинах снег, вдоль горизонта протянулась зеленая полоса, гуще, темнее казался лес. Стало холодно, одубела залитая ромом, свалявшаяся бороденка.

Лука оглянулся, поскреб щеку. Запах спиртного прояснил память. При виде незнакомых мест, промышленный забеспокоился, хотел подняться, но в следующую минуту снизу, сквозь плеск прибоя, донесся стук весел о борта лодки, голоса. Затем в просвете между скалами он увидел небольшой корабль с зарифленными парусами, несколько индейских байдар.