Иван Кратт - Остров Баранова

Павел протянул руку Лещинскому.

— Вы... — сказал он взволнованно, — я буду звать вас Федор Михайлович... А меня зовите Павлом. Я весьма повинен... — Он замолчал, вытер разорванным подолом рубашки лицо.

Лещинский ничего не ответил, торопливо и крепко, двумя руками пожал его холодные, распухшие пальцы. Затем уверенно прикрикнул на матросов, уже возившихся с запасным якорем.

Павел совсем промерз. Только теперь он почувствовал, что весь дрожит. Подняв кафтан, он заторопился в каюту переодеться, но вдруг остановился на мостике, вскрикнул. Лещинский и матросы подняли головы.

— Гляди! — шепнул Павел, указывая за правый борт.

Далеко в темноте, то появляясь, то пропадая, мерцал небольшой огонек. Это, был бортовой фонарь шхуны. Корсар, как видно, хорошо знал бухту и спокойно пережидал здесь бурю.

Осторожно, чтобы не скрипнуть досками узкого трапа, Лещинский поднялся, сдвинул крышку люка, осмотрелся. Попрежнему в ночном мраке золотилась колеблющаяся световая точка. Помощник шкипера выбрался на палубу, тихонько опустил крышку. При движении плащ у него распахнулся, на секунду блеснул оранжевый глазок фонаря.

Лещинский поспешно запахнул плащ, некоторое время стоял возле люка. На палубе никого не было, хлопали обрывки снастей, где-то далеко, за невидными скалами гудел океан. Мерно стучала внизу помпа.

Час назад, когда заметили огни корсара, Павел собрал оставшуюся команду и приказал заняться исправлениями повреждений. На рассвете надо незаметно покинуть бухту. Двое матросов были поставлены на откачку воды из трюма, третий вместе с Павлом сшивал старый запасной парус, Лещинский заделывал течь. Наружные работы оставили до утра. Мачта и руль уцелели — это было самое главное.

Один боцман неподвижно лежал на узкой койке. У него оказался разбитым позвоночник. Старик глухо и безнадежно стонал. Тонкий огарок озарял его вытянувшееся лицо, серые обескровленные губы. Изредка он умолкал, медленно шевелил пальцами. Жить ему осталось недолго.

Убедившись, что никто не заметил его ухода, придерживаясь рукой, Лещинский приблизился к борту, обращенному в сторону мелькающего огонька, вынул из-под плаща фонарь. Сквозь толстые, защищенные сеткой стекла сочился мягкий, неяркий свет. Подняв фонарь над головой, Лещинский несколько раз взмахнул им, словно проводя черту, затем быстро опустил вниз, привязал к борту.

Дальний огонь продолжал мигать попрежнему. Все так же плескалась волна, шумел ветер, выстукивал внизу насос, Завернувшись в плащ, сливаясь с темнотой, Лещинский ждал. Он привык ждать. Пятнадцатилетним подростком ждал смерти своего воспитателя, чтобы овладеть его экономкой, смиренно развратной рыжей Франческой. Не дождавшись, проник в спальню и убил появившегося на пороге воспитателя. Ждал у публичных домов, где продавалась Франческа, потом научился торговать ею. Троих побогаче прирезал. Авантюрист, не знавший ни родины, ни нации, в конце концов попал по заслугам на каторгу. Ждал на Соликамских рудниках побега каторжан. Выдал их. Получил свободу, принял православие. Тридцатилетним умным, бывалым водил корабли в Японию, на Алеутские острова.

Тихий и скромный с сильнейшими, наглый, жестокий со слабыми, он был угоден своим хозяевам. Туземцев он не считал людьми. Подростком еще нагляделся, как пираты расправлялись с ними. Огромный черномазый разбойник ставил спина к спине нескольких алеутов, стрелял в них из штуцера. Хотел испытать «в котором человеке остановится пуля». Пуля застревала в четвертом.

А Лещинский смотрел, улыбался. Ему мерещился свой корабль, свой остров, могущество и власть,

Баранов прикончил хищников. Лещинский перешел к Баранову. Доверие правителя могло дать все. Могло, если бы не вернулся Павел.

Лещинский недолго стоял у мачты. Свет на шхуне неожиданно исчез, вместо него появились сразу два огонька, быстро погасли. Помощник облегченно вздохнул, снова поднял фонарь, поводил им в воздухе, затем спокойно швырнул в море.

Всю ночь стучала помпа, сшивали парус. Несмотря на разбитый борт, воды в трюме оказалось немного, пробоина была у самой палубы. Груз тоже не пострадал. Связки бобровых шкур Лещинский отлично разместил при отплытии. Уцелели и припасы.

Павел часто выходил на палубу, всматривался в непроглядную темень. Никаких признаков близкого рассвета. Погас и огонь на шхуне. Казалось, ночь будет тянуться всегда. Павел возвращался в каюту, снова принимался за шитье. Боцман уже не стонал, лежал с широко открытыми, мутными глазами. Мигала свечка.

Когда, наконец, за кормой посветлело, Павел помог вытащить наверх холстину, достал подзорную трубу. Пока матросы возились у реи, юноша тревожно пытался раз глядеть бухту. Но темнота еще не рассеялась, смутно проступали очертания корабля. Зато стало тише, шторм прекратился.

— Опустить лот! — негромко распорядился Павел и сам пересчитал узелки лота.

Глубина оказалась достаточной — двенадцать футов. Но течение было очень сильное. Натянутые якорные канаты торчали из воды, словно железные прутья. А как только окончательно рассвело, выяснилось, что бот почти чудом проскочил рифы, через которые теперь не пройти. Впереди и с боков высились острые, изъеденные прибоями камни. Судно находилось в ловушке, и только канаты двух якорей удерживали его от неминуемой гибели.

Лещинский побледнел, смахнул капли пота, выступившие на его круглом желтоватом лбу. Смерть была совсем близко. Искренне перекрестившись, он подошел к начальнику.

— Фортуна, Павел Савелович. Святое чудо! — перекрестясь, обратился он к Павлу и не в силах справиться с дрожью, плотно запахнул плащ.

Павел не ответил. В скудном, пасмурном свете зари увидел медленно приближающуюся шхуну. Теперь, пожалуй, все... Сопротивление безнадежно, у корсара втрое больше людей, пушки. На «Ростиславе» всего пять человек и одна каронада, сохранившаяся после шторма.

Команда тоже заметила судно. Люди оставили парус, молча стояли у мачты. Корабельный плотник, чернобородый горбун, то завязывал, то развязывал пояс, затянутый поверх меховой кацавейки, словно не знал, куда девать руки.

Лещинский вдруг отвернулся, на мгновение опустил веки. Слишком блестели глаза. Затем подошел к Павлу и, не говоря ни слова, расстегнул кафтан, вырвал подол белой нижней рубахи, протянул лоскут.

Павел понял. И если до этой минуты он колебался, дерзкий порыв боролся с ответственностью за судно, за жизнь людей, с крохами надежды на милость пирата, сейчас он решился. Далеко отшвырнув лоскут, он прыгнул с мостика на палубу.

— Господа матросы! — сказал он взволнованно и громко. — Благодарю вас всех от доброго сердца... Не мне и не правителю нашему вы все служили. И я сам... В сражениях англичане флаг свой прибивают гвоздями, дабы не было помысла опустить его перед противником. Наш флаг мы не опустим. Корсару потребен груз, судно топить он не будет. Подойти — мешают ему каменья. Решайте, господа матросы!