Иван Кратт - Остров Баранова

Дым костров, разложенных по берегу женщинами, запахи варева, жареной рыбы, висели над бухтой, манили к себе изголодавшихся людей. Однако никто не бросал работы, русские и алеуты торопливо сваливали рыбу прямо на гальку и снова уходили на лов.

Лишь к полудню Баранов разрешил передышку. Сам он не присаживался ни на одну минуту. Вместе с десятком алеутов долбил выше у скал холодильные ямы, таскал жерди для нехитрой коптильни. Мерзлый грунт подавался с трудом, алеуты не умели держать кирку. Правитель скинул кафтан и картуз и принялся показывать, ловко разбивая киркой упорную глину, выворачивая камни.

Появление сельди как раз в тот момент, когда не оставалось никакой надежды, — еще две-три недели и крепость стала бы кладбищем, — было словно знамением свыше. Рыба не каждый год заходила в проливы, а искать ее в море нехватило бы сил. Правитель будто помолодел, глаза его не казались угрюмыми, он снова двигался быстро, сам тащил жердь, которая была впору двум алеутам. Он даже шутил, и повеселевшие звероловы раза два приметили на его лице улыбку.

Только полчаса отдыхали люди возле костров. Баранов опять поднял их на работу. Опьяневшие от сытости рыбаки с трудом продолжали нагружать лодки, свозить рыбу на берег. Не работал лишь один Гедеон. После пожара монах еще не совсем окреп. Он сидел на камне, вытянув вперед обмотанную бараньей шкурой пострадавшую правую ногу, перебирал пальцами цепочку креста. Взгляд его был сосредоточен, но спокоен. На месте сгоревших усов пробивалась жесткая седая щетина. Серафима принесла ему несколько жареных рыб, Гедеон съел одну, про остальных забыл.

Когда первое возбуждение прошло, Баранов осмотрел лабаз. Предстояла новая забота — сохранить улов. Бочек из-под рыбы, капусты и солонины было много, но соли оставался всего один мешок. Правитель направил Лещинского в Северный пролив за льдом. Там, между островками можно еще встретить остатки пловучих ледяных полей.

— Без лёду не повертывайся, — сказал он. — Одначе людей и себя береги. Караульные сказывали — тлинкиты тоже за рыбой вышли. Возьми пищали... А то помощником придется брать Гедеона, — добавил он усмехаясь.

Лещинский обрадовался. Поручение пустяковое, но важно было, что правитель, наконец, обратился к нему и даже впервые назвал помощником. Но он не показал своей радости. Степенно, с достоинством кивнул головой, сдул с груди приставшие рыбные кости, вытер губы.

— Лука! — крикнул он вместо ответа и заторопился на берег.

Правитель вернулся к ямам, снова взялся за кирку. Нужно было сохранить всю рыбу. Неизвестно что ожидало впереди. Часть ям рыли помельче — алеуты любили селедку с гнильцой, — а остальные Баранов распорядился копать глубиной в два человеческих роста. Со льдом, в мерзлом грунте, улов сохранится до лета.

Потом Баранов направился к береговым скалам, где в углублении под навесом Наплавков кончал сооружать коптильню. Гарпунщик еще месяц назад предлагал построить ее, но правитель тогда его не дослушал.

Большая пещера была унизана в несколько рядов тонкими жердями, рядом, за выступом скалы сложили очаг. Широкогорлая дымовая труба выходила в пещеру, остальное свободное пространство заложили каменьями.

Баранов помогал женщинам вешать на жерди рыбу, покорно отступал, когда молчавший Наплавков, хромая, сердито подходил и поправлял его работу.

Рыбу ловили два дня, все ямы были заполнены. Улов оказался настолько большим, что сельдь валялась по всему берегу, даже птицы не набрасывались на нее.

— Нажрались... Што птицы, што люди, — хмыкнул Лука и, примяв бороденку, обратился к Баранову: — А чо, Александр Андреевич, — скорбут свежанины не любит. До лета теперь продержимся?

Баранов не ответил. Всю жизнь он только и знал, что старался «продержаться». Лука сказал верное и злое слово. Рыба приостановила голод, но положение крепости оставалось тяжелым. Не было муки и соли, овощей, кончались огневые припасы. И никаких сведений о кораблях.

Однако правитель никому не говорил о своих заботах.

Вечером Баранов устроил пирушку.

В зале большого дома были поставлены столы, Серафима накрыла их рушниками. На главный стол, за которым должен сидеть правитель, выставила фарфоровую посуду — подарок Резанова. Две индианки — молодые жены русских охотников — помогали жарить и фаршировать кореньями крупную отборную рыбу, убирать комнату.

Индианки изумленно разглядывали невиданные предметы: книги, органчик, картины. Приметив голую мраморную нимфу в углу, они осторожно потрогали ее пальцами, а потом, скинув одежды, внимательно и с удивлением ощупали одна другую. Каменная женщина была совсем такая же, только светлая и очень маленькая.

— Вы чо разделись, срамницы! — прикрикнул на них Лука, втаскивая вязанку еловых сучьев.

На время праздника он получил разрешение Серафимы находиться в доме. Лука ножом подрезал бороду, надел плисовые штаны и гороховый, тонкого сукна, сюртук. Одеяние было великовато, топорщилось на спине, воротник закрывал уши, но Лука весьма гордился и важничал.

Торжество его продолжалось недолго. Все гости пришли в сюртуках, а один зверолов даже в зеленом фраке, напяленном поверх куртки из птичьего пуха. На складах Компании не было соли и хлеба, зато вдосталь городской одежды. Звероловы брали ее в счет заработка, больше купить было нечего.

Неуклюжие, с загорелыми, обросшими лицами, в непривычном стеснительном одеянии, гости расселись на стульях вдоль стен, молчали. Многие пришли сюда в первый раз, и золотые рамы картин, корешки книг, статуи подавляли их своим великолепием.

Только Лещинский чувствовал себя свободно. В черном коротком сюртуке и белой рубашке, гладко причесанный, он ходил от стола к камину, разглядывал книги, выровнял косо висевшую картину, смахнул пыль с клавишей фисгармонии. Поправил на плечах вздрогнувшей от его прикосновения Серафимы легкий платок. Изредка словно о чем-то глубокомысленно задумывался, морщил желтый круглый лоб.

Из старой гвардии Баранова в крепости не осталось почти никого. Половина ушла с Кусковым, часть утонула на «Ростиславе», некоторые раскиданы по островам. Два китолова, да седой, одноухий зверобой — вот и все, кто не расставался с Барановым целых двенадцать лет. Остальных правитель уже собрал на Уналашке, Кадьяке. Старики не надели сюртуков. В меховых затасканных куртках, в шапках сидели они возле камина. Зверобой держал между коленями свое ружье.

Не снимая шапок, они уселись и за стол. Правитель сам наливал им пунш, подкладывал рыбу. Сейчас он не казался таким угрюмым. Лысый, начисто выбритый, в темном простом кафтане, он выглядел добродушным хозяином.

Когда ром, наконец, развязал языки и в зале потихоньку загалдели, Баранов встал, подошел к органчику, взял несколько тягучих низких аккордов. Сразу стало тихо. Большинство из сидевших в комнате никогда не слышало музыки. Охотник в зеленом фраке расплескал пунш на колено соседа и даже не заметил этого. Повернувшись в сторону органчика, все изумленно слушали. Лишь старики сидели неподвижно. Потом вдруг одноухий зверобой, опираясь на ружье, закрыв глаза, высоко, как причитанье, затянул песню.