Керк Монро - Перо фламинго

Наконец случай представился. Сименолы плыли среди великих болот, и даже Ренэ, лежавший на дне лодки, начал догадываться, где они находятся. Как-то в темную ночь Э-чи приказали сторожить пленных. Пока не ушел караульный, которого он сменил, Э-чи угостил каждого из трех пленников пинком, чтобы показать семинолу, как он их ненавидит.

Когда же замерли шаги караульного, Э-чи подошел к тому месту, где лежал привязанный к дереву Ренэ, и, сев возле него, шепнул:

– Та-ла-ло-ко…

Ренэ дремал, но услышав сквозь сон свое имя, тотчас же проснулся и стал прислушиваться. Через секунду снова раздался шепот:

– Та-ла-ло-ко…

– Кто ты? – спросил Ренэ на языке индейцев.

– Я Э-чи, из деревушки Селой. Я тебя видел в тот день, когда ты приехал в нашу страну. Разве ты меня не помнишь?

– Но ведь ты, Э-чи, семинол?

– Я не семинол, а такой же пленник, как и ты. Я жду только случая бежать. Мне хочется вернуться к родному народу, но, быть может, все мои соплеменники убиты, – добавил он печально.

У Ренэ вспыхнула надежда на спасение.

– Как ты думаешь, тебе удастся бежать? – спросил он.

– Не знаю, но попытаюсь.

Ренэ стал его расспрашивать, где они находятся и каковы планы Кат-ши. Оказалось, что догадка его правильна. Находились они среди болот Окифеноки, а на следующий день должны были оставить каноэ и пешком продолжать путь по тропе, которая вела к деревне семинолов.

Тогда Ренэ рассказал Э-чи о стране алачуа и объяснил, как туда добраться.

– Э-чи, – сказал он, – у меня связаны руки, и я не могу пошевельнуться. Засунь руку мне за пазуху и достань перо, к которому прикреплена цепочка и булавка.

Э-чи исполнил его просьбу и вытащил перо – перо фламинго.

– Береги его как зеницу ока, – продолжал Ренэ. – Если удастся тебе бежать, отнеси это перо в страну индейцев алачуа и передай его кому-нибудь из соплеменников Микко, но хорошо будет, если ты отыщешь Хас-се и ему отдашь перо. Расскажи Микко о нас, пленниках, попроси его прийти нам на помощь.

Не успел он договорить, как где-то вблизи зашуршала трава, и Э-чи, вскочив, стал осыпать Ренэ ругательствами и угощать пинками. Мальчик застонал. В первую минуту он подумал, что молодой индеец втерся к нему в доверие только для того, чтобы его предать, но вскоре раздался голос Кат-ши.

Вождь семинолов спрашивал Э-чи, почему он бранит пленников. На это Э-чи ответил, что одному из пленных удалось ослабить путы, и если бы он, Э-чи, не подоспел вовремя, негодяй очутился бы на свободе.

Похвалив его за бдительность, Кат-ша, каждую ночь приходивший взглянуть на пленных, медленно вернулся в лагерь. Вслед за ним ушел и Э-чи, который на прощание успел шепнуть Ренэ, что просьбу его он постарается исполнить.

На следующий день, незадолго до полудня, каноэ причалили к берегу, и Ренэ приказано было выйти на сушу. Осмотревшись по сторонам, он узнал устье той самой лагуны, где несколько месяцев назад смачивал холодной водой больную руку и ждал возвращения Хас-се, отправившегося на разведку.

Слезы выступили у него на глазах, когда он вспомнил эти счастливые дни. Но мальчик поспешил смахнуть слезы, а ласковый взгляд Э-чи вернул ему надежду. Издали видел он двух других пленников, но поговорить с ними ему не удалось. Эти двое были из числа новых колонистов, приехавших на кораблях адмирала Рибо. Когда по приказу Рибо все солдаты покинули форт, Лодоньер разрешил им остаться, так как оба страдали от приступов лихорадки.

Вытащив каноэ на сушу и спрятав их в кустах, семинолы вошли в тень кипарисов и гуськом зашагали по узенькой тропинке, кое-где залитой водой. Достаточно было одного неверного шага, чтобы увязнуть в болоте и захлебнуться жидкой грязью.

Ренэ заметил то место, где от тропинки, по которой они шли, ответвлялась другая, которую когда-то показал ему Хас-се. Он надеялся, что Э-чи также ее заметил.

Были уже сумерки, когда они добрались до деревни семинолов. Население радостно встретило воинов и с любопытством рассматривало пленников, в особенности Ренэ, о котором слышали все. Семинолы считали его самой ценной добычей.

Деревня семинолов занимала островок, или, вернее, холм, возвышавшийся среди болот. Деревушка состояла из сотни хижин, а по склонам холма тянулись маисовые поля и огороды, засаженные тыквами. Из пятисот человек населения двести были воинами.

Непроходимые болота окружали остров со всех сторон, и добраться до него можно было только по той самой узкой тропинке, по которой воины привели в деревню Ренэ. Там, где заканчивалась тропинка, день и ночь стоял на страже воин-семинол; не было, следовательно, возможности напасть на островок и застигнуть врасплох жителей деревушки. Не могло быть речи также и о побеге.

В ту самую ночь, когда Кат-ша со своими пленниками вернулся в деревушку, воин, охранявший тропинку, услышал дикое заунывное пение, которое доносилось из густых зарослей.

Затем раздался громкий крик и слова:

– Э-чи из деревни Селой ненавидит семинолов и возвращается к своему народу!

Караульный побежал к тому месту, откуда доносился голос. Вдруг он услышал плеск воды; затем все стихло. Он обыскал заросли, спускавшиеся к самому болоту, но никого не нашел. По темной воде пробегала рябь и несколько пузырей поднялось со дна.

На крик караульного прибежали жители деревушки; долго искали они того, кто, видимо, предпочел смерть неволе. Наконец они нашли в кустах головной убор из перьев, какой носят воины-семинолы. Вспомнили, что убор этот принадлежал молодому индейцу из деревни Селой. Семинолы пожалели о том, что приняли его в свою среду, и вернулись в деревню. Караульный снова занял свой пост, и об исчезновении Э-чи никто больше не думал.

Несколько воинов, собравшись перед хижиной, где лежал связанный Ренэ, со смехом обсуждали странный способ, какой избрал Э-чи, чтобы вернуться к своему народу. Ренэ слышал этот разговор, и сердце его мучительно сжалось: со смертью Э-чи угасла последняя его надежда на спасение.

На следующий день начались приготовления к празднеству. Празднество должно было продолжаться три дня.

С утра до ночи женщины и дети толпились вокруг хижины, где лежал Ренэ Дево. Всем хотелось на него поглазеть.

Второй день томился Ренэ Дево в деревушке семинолов, окруженной непроходимыми болотами, а в это время в далекой стране алачуг жизнь текла мирно и беззаботно. Был предвечерний час. Легкий ветерок проносился над саваннами, воздух был насыщен запахом цветов, лианы свешивались с ветвей деревьев, и птицы громко пели свои вечерние песни.

Среди высоких деревьев разбросаны были вигвамы из оленьих шкур и хижины, крытые пальмовыми листьями. Жили здесь те индейцы, которые признавали своим вождем старого Микко. Когда спала жара, все они высыпали из хижин подышать свежим воздухом. Вернулись охотники, нагруженные дичью, и, отдав свою добычу женщинам, растянулись на мягкой траве. Женщины суетились у костров, стряпая ужин, а перед вигвамами и на берегу ручья резвились дети. Подростки купались в реке, протекавшей недалеко от рощи, а матери-индианки с тревогой прислушивались к веселым голосам. Боялись они услышать пронзительный крик, возвещающий появление Аллапатты, великого аллигатора.