Джеймс Купер - Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

Миссионер, понявший все от слова до слова, обомлел. Впервые до него дошло, что он в опасности. Этот благонамеренный, преданнейший слуга Церкви настолько свыкся с мыслью, что его оберегает всевидящее око Провидения, что боязнь своих собственных страданий, которая могла бы помешать его действиям, если и влияла на них, то весьма редко. Он числил себя среди тех, чьей судьбой особенно озабочен Всевышний, хотя признавал, что не доступная человеческому разумению мудрость может распорядиться так, что последуют события, как бы идущие вразрез с естественным ходом вещей. В этом, как, впрочем, и в остальном пастор являл собой образец покорности, твердо веруя, что все происходящее есть воплощение великого плана возрождения рода человеческого и его конечного спасения.

Иное дело капрал. Привыкший воевать с краснокожими, а следовательно, узнавший их с наихудшей стороны, он с самого начала заподозрил предательство и последовал за Питером с известной долей неохоты, хотя умолчал о своих опасениях. Сейчас, однако, он встревожился не на шутку и насторожился. Из сказанного Питером он понял не больше половины, но и этого было достаточно, тем более что он видел вокруг себя врагов, а может, и палачей.

— Мы с вами, пастор Аминь, угодили в своего рода засаду! — вскричал капрал, гремя оружием, которое он поспешно приводил в боевую готовность. — Сейчас нам самое время принять меры. Будь нас четверо, мы бы образовали каре. Но как нас только двое, лучше всего нам встать спиной к спине, так, чтобы один наблюдал за левым флангом и передним краем противника, а второй — за правым флангом и тылом. Прижмитесь-ка покрепче к моей спине и не спускайте глаз с левого фланга. Плотнее, дорогой сэр. Мы должны стоять прочно, как деревья в земле, иначе нам грош цена.

Удивленный миссионер занял указанную ему позицию, хотя понимал бесполезность их действий. Индейцев же повелительная манера капрала и бряцание его оружия заставили отступить на несколько шагов, хотя никаких признаков тревоги они не проявляли. В результате, однако, пленники выиграли небольшое пространство для маневра и передышку, правда очень кратковременную. Но и эти скромные успехи показались капралу важным достижением и сильно воодушевили его. У него даже мелькнула мысль о возможности отступления, не уступающего своей почетностью победе.

— Спокойно, пастор Аминь, держитесь плечом к плечу, внимательно следите за вашим флангом. Движение начинаем с вашего левого фланга, все зависит от него. Даю вам мой шатык, а то вы совершенно безоружны и мой тыл не защищен.

— И не помышляй об оружии для меня, брат Флинт! В моих руках оно бесполезно. Да и будь мы увешаны мушкетами с ног до головы, против этой орды они бессильны. Мои средства обороны дарованы мне свыше: броней мне служит вера; единственное мое оружие — молитва. И я без колебаний применю его сейчас, как применял всегда и везде.

И сгрудившихся вкруг него любопытствующих дикарей, безусловно охваченных одним лишь стремлением — как можно быстрее расправиться с миссионером и его белыми товарищами, — пастор призвал присоединиться к его молитве, обращенной к престолу Всемилостивейшего Бога. Пастор на диалекте краснокожих — он неизменно пользовался им в проповедях и совместных с индейцами молитвах — просил Божественное Провидение оказать ему и его брату пленнику милость и не гневаться на его врагов, и слова эти сильно смягчили их ненависть. Он молил Всевышнего простить его преследователей, смилостивиться над ними, наглядно демонстрируя перед собравшимися великие догматы христианства, призывающие благословлять возводящих на нас хулу и молиться за тех, кто в злобе своей использует нас ради своей корысти. Питер впервые в своей жизни был потрясен нравственным совершенством этого учения, которое при верном изложении, как правило, оказывает свое действие даже на самые неразвитые умы. Пробудившийся у Питера интерес к молитве пригвоздил его к месту, он ни на миг не спускал глаз с пастора, хотя до этого намеревался, выдав белых, холодно повернуться спиной к своим краснокожим братьям и гордо удалиться, предоставив пленников их участи. Он и прежде неоднократно слышал от миссионера упоминания об этой заповеди Всевышнего, призывающей к всепрощению, но одно дело слышать, а другое — видеть воочию ее воплощение в жизнь.

Те индейцы, кто не был полностью заворожен словами пастора, желали, чтобы он поскорее кончил молиться. Одни не переставали изумляться необычайным зрелищем происходившего перед ними, другие находились во власти колебаний, но никто не мог бы с уверенностью сказать, как следует вести себя при столь странных обстоятельствах. Посередине толпы, тесно прижавшись спиной к спине товарища, стоял капрал с мушкетом на взводе, всем своим видом выказывая полную боевую готовность. На другой стороне этой картины миссионер воздевал руки к небу, громко вознося молитву к престолу Всевышнего. С каждой секундой капрал накалялся все больше. Время от времени с его уст слетали громогласные команды и похвалы пастору, которые сливались со словами молитвы.

— Огонь не прекращать, мистер Аминь! — орал солдат во всю силу своих легких. — Стреляйте по канальям, вы делаете чудеса, их фронт дрогнул! Еще один залп вроде последнего, и мы сможем продвинуться вперед! Внима-а-а-ние! К броску готовьсь! Как только враг дрогнет, идти на прорыв! Левым флангом вперед!

Но враг так и не дрогнул. Индейцы, бесспорно, были удивлены, но страха не испытывали ни малейшего и вовсе не помышляли о том, чтобы дать пленникам уйти. Напротив, на Медвежьего Окорока, который выступал в данном случае в роли главнокомандующего и сохранял подобающее его положению хладнокровие, молитва миссионера не произвела большого впечатления, и он прислушивался к ней лишь в надежде услышать мольбу о пощаде или другие проявления слабости. Вскоре, однако, волнение капрала, достигшее, казалось, вершины, вывело присутствующих из бездействия. Попытка капрала совершить прорыв «левым флангом вперед» завершилась тем, что его «оборонительная линия» была прорвана, и, не получая никакой помощи со стороны пастора Аминь, продолжавшего изливать свою душу в молитве, Флинт, пытаясь вернуться в исходное положение, оказался вдруг окруженным и обезоруженным. С этого момента капрал изменил свою тактику. Пока он пользовался относительной свободой действий и держал в руках оружие, он думал только о сопротивлении. Теперь же, лишившись и того и другого, Флинт собрал всю свою волю в кулак, твердо решив вынести все ужасы плена так, чтобы не бросить тень на свой полк. Капрал Флинт в третий раз оказался в плену у индейцев и, хорошо зная их нравы, никак не рассчитывал на снисхождение. Предчувствия были у него самые мрачные, но изменить он ничего не мог, значит, оставалось одно — вынести все мужественно и твердо. В эту страшную минуту его жизни голова капрала Флинта была занята одной мыслью — как бы ему не обесчестить свою воинскую часть.