Джеймс Купер - Долина Виш-Тон-Виш

В это время с победным кличем прибыли индейцы из Хэдли; они убили трех англичан и привели пленника по имени Томас Рид. Индейцы сразу собрались вокруг него плотным кольцом и накинулись с вопросами. Мне тоже хотелось подойти к нему. Когда я наконец подошла, он горько плакал, полагая, что его скоро убьют. Я спросила одного индейца, собираются ли они убивать своего пленника, и тот ответил, что нет. Это немного подбодрило несчастного, и тогда я спросила его о моем муже. Он сказал, что видел его как-то в заливе и был он здоров, но печален. Из этого я поняла (хотя подозревала и раньше), что все разговоры индейцев о моем муже были ложью и пустым хвастовством. Одни говорили, будто он мертв, убит индейцами; другие уверяли, что он снова женится и что сам губернатор настаивает на этом, ибо его убедили, что я уже мертва. Одним словом, все эти дикари — лгуны и так похожи на того, кто явился источником всякой лжи 184.

Как-то раз, когда я сидела в вигваме, ко мне подошла служанка Филипа с ребенком на руках и попросила дать ей кусок моего фартука, чтобы сделать ребенку накидку. Я отказалась. Вмешалась моя хозяйка и приказала мне отдать кусок фартука, но я опять сказала: «Нет! » Служанка пригрозила, что сама оторвет кусок моего фартука, если я не соглашусь, а я ответила, что в таком случае разорву ее одежду. Тут моя хозяйка вскочила, схватила большую палку и попыталась меня ударить. Я отскочила в сторону, и палка запуталась в подстилке вигвама. Пока хозяйка ее вытаскивала, я подбежала к служанке и отдала ей весь мой фартук, так что буря на этот раз улеглась.

Узнав, что сын мой здесь, я пошла повидать его и сообщить добрую весть: отец его здоров, хоть и в большой печали. На это мой сын сказал, что тревожится за отца не меньше, чем за себя. Слова сына удивили меня. Мне казалось, на мою долю выпало столько бед, что вряд ли следовало беспокоиться о тех, кто находится в безопасности и среди друзей.

Джозеф рассказал также, что недавно его хозяин вместе с другими индейцами отправился было к французам за порохом, но по дороге напали могауки и убили четверых из их отряда, так что остальным пришлось вернуться. Я возблагодарила Господа за то, что сын остался у индейцев, а не был продан французам.

В тех местах я решила повидать английского юношу, Джона Гилберта из Спрингфилда. Тот лежал на голой земле под открытым небом. Я стала расспрашивать его, и он рассказал, что тяжело болен дизентерией. Индейцы выгнали его из вигвама, а вместе с ним и полумертвого индейского ребенка, чьи родители убиты. Оба были почти без одежды, а день выдался очень холодный. На юноше не было ничего, кроме рубахи и жилета. Такое зрелище растопило бы и каменное сердце. Оба лежали, дрожа от холода: юноша — свернувшись, как собака, а ребенок вытянулся; глаза, нос и рот у него были забиты грязью, но он все еще был жив и стонал.

Я посоветовала Джону добраться до огня. Он ответил, что от слабости не может держаться на ногах, но я все-таки продолжала настаивать, стараясь убедить его в том, что, лежа тут, он умрет. С трудом я привела его к огню, а сама вернулась в вигвам. Не успела я войти, как явилась дочь хозяина этого юноши и стала допрашивать, что я сделала с англичанином. Я ответила, что отвела его к огню. Теперь мне впору было повторить молитву св. Павла: «Избави нас от людей злых и безрассудных» 185. Пришлось мне с ней идти туда, где я оставила этого юношу; но не успела я вернуться обратно, как поднялся шум, что я сбежала с английским юношей, а в вигваме на меня накинулись с бранью и оскорблениями, допытываясь, где я была, что делала и вообще обещали проломить этому англичанину голову. Я объяснила, что ходила повидать английского юношу, но убегать не собираюсь. Меня обозвали лгуньей и, грозя топором, запретили выходить из вигвама. Поистине я могла бы сказать словами Давида: «… Тяжело мне очень; но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне» 186.

Если я буду повиноваться и сидеть в вигваме, то умру от голода, а если ослушаюсь и выйду, мне проломят голову! Так продолжалось полтора дня, а потом Господь, чье милосердие безгранично, сжалился надо мной. Ко мне пришел индеец и принес пару чулок, которые были ему слишком велики. Он просил распустить чулки и связать новые, по его ноге. Я согласилась, но сказала, чтобы он попросил мою хозяйку отпустить меня с ним. Хозяйка разрешила, и я, немало порадовавшись обретенной свободе, пошла с этим индейцем. Он дал мне немного поджаренных земляных орехов, и это подкрепило меня.

Освободившись от надзора хозяйки, я смогла снова заглянуть в Библию, которая постоянно служила мне мудрым советчиком в дневное время и изголовьем ночью. Как только я открыла ее, мне сразу бросились в глаза слова утешения: «На малое время Я оставил тебя, но с великою милостию восприму тебя» 187. Так Господь не покидал меня и постоянно поддерживал в трудные минуты.

Через некоторое время ко мне пришел мой сын, и я попросила его хозяина, чтобы он разрешил побыть нам вместе. Мне нужно было присмотреть за Джозефом, прочесать ему волосы, потому что он был весь покрыт вшами. Джозеф сказал, что очень хочет есть, а у меня совсем ничего не было. Я посоветовала ему, чтобы, возвращаясь к своему хозяину, он по пути заходил в вигвамы, и, может быть, его где-нибудь накормят. Он так и сделал, но, видно, немного задержался. Хозяин рассердился, побил его, а потом вскоре продал. Джозеф прибегал ко мне сказать, что у него теперь новый хозяин и он уже дал ему немного земляных орехов. Тогда я пошла вместе с сыном к его новому хозяину, и тот сказал, что мальчик ему нравится и голодать он не будет. Этот индеец увел Джозефа с собой, и я больше не видела своего сына до того дня, когда мы встретились с ним на берегу Пискатаквы, в Портсмуте.

В ту ночь меня опять попросили выйти из вигвама. У моей хозяйки был болен малыш; ночью он умер. Нет худа без добра — в вигваме стало просторнее. Я ушла к соседям, там мне дали шкуру для постели и угостили олениной с земляными орехами. У индейцев это считается лакомством.

На другой день утром ребенка похоронили, и весь день до вечера в вигвам приходили люди, чтобы оплакать умершего и погоревать вместе с матерью. Должна признаться, что не особенно разделяла их горе. Много печальных дней провела я среди них и часто бывала одинока. «Стенал я, как журавль, как ласточка; тосковал, словно голубь; уныло смотрели глаза мои к небу: Господи! Тоска гнетет; спаси меня!» 188Я могла бы воззвать к Господу, подобно Иезекиилю: «О Господи! Вспомни, что я ходил перед лицом Твоим верно и с преданным Тебе сердцем и делал угодное в очах Твоих» 189.

Теперь у меня было время проследить все свои поступки: по совести говоря, я не могла бы обвинить себя в несправедливости к тому или иному человеку, но в своем отношении к Господу я была недостаточно почтительна. Как сказал Давид: «Тебе, Тебе единому согрешил я» 190. Я могла бы также сказать словами мытаря: «Господи! Будь милостив ко мне, грешному» 191.