Карл Май - Верная Рука

Мы расседлали лошадей. Они прильнули к ручью, а мы занялись обустройством лагеря, стараясь, однако, ни на секунду не терять из виду его окрестностей и своих ружей. Теперь я должен пересказать, разумеется, со слов самого героя рассказа, как Шурхэнд попал в плен к капоте-юта, это интересовало всех нас даже вне всякой связи с четырьмя медвежьими шкурами.

Итак, вот как все было. Шурхэнд проскакал довольно большое расстояние и через четыре дня пути расположился возле ручья, в окрестностях которого не было заметно следов человека. Однако его не покидало ощущение, что кто-то находится рядом. Чутье никогда еще его не подводило, и на этот раз он тоже не ошибся. Совершенно неожиданно перед ним как из-под земли выросли вдруг два индейца — старый и молодой. У обоих в руках были ножи. И в ту же секунду они бросились на него. Но Шурхэнд успел выхватить револьвер и выстрелил. От ствола его револьвера еще полз дымок от выстрела, а вокруг уже было кольцо из индейцев. Револьвер у него, естественно, тут же выбили из рук, а самого связали. Остальное мы уже знали.

За этим рассказом время прошло незаметно. Солнце стояло в зените, значит, скоро можно было ожидать возвращения Виннету. И он вскоре появился. Спрыгнув с лошади, он спросил меня:

— Нашему брату Шурхэнду сообщили все, что ему нужно знать?

— Да, все.

— Он согласен взять эти две медвежьих шкуры?

— Да.

— Теперь надо добыть еще две. Помогать мне будут мои братья Шеттерхэнд и Апаначка. Мы пойдем вместе.

— Куда?

— Искать берлогу медведя, следы которого я видел вчера.

Дик Хаммердал тут же спросил:

— А меня с собой возьмете?

— Нет.

— Почему?

— Тропа там узкая, и поэтому каждый лишний человек будет мешать охоте.

— Дик Хаммердал еще никогда и никому не мешал. А может, вы меня держите за никудышного парня или труса, у которого при виде медвежьего носа душа в пятки уходит?

— Нет. Мы знаем, что у Дика Хаммердала есть храбрость, но иногда он проявляет ее слишком много, а храбрость, если ее слишком много, иногда приносит вред. Бэби старой медведицы преподнес нам на этот счет хороший урок.

— Преподнес он его или нет — какая разница! Я говорю о том, что все, что случилось и может еще случиться с Олд Шурхэндом, касается и меня.

Коротышка Хаммердал был так воодушевлен, что даже суровый Виннету сжалился над ним.

— Хорошо, пусть мой толстый брат идет с нами, — сказал вождь апачей, — но пусть он знает, что если ошибется или не послушается кого-нибудь из нас, то мы больше никогда уже не возьмем его с собой на охоту.

Вы, наверное, уже догадались, что Холберс и Тресков тоже не обрадовались известию о том, что их не берут на охоту. А Шако Матто, когда узнал, что он остается в лагере, спросил, мрачно насупившись:

— Виннету думает, что вождь осэджей стал вдруг никуда не годным воином?

— Нет. Но неужели Шако Матто не может догадаться о том, почему я его оставляю. А кто будет охранять наших лошадей, если придут медведи или враги?

Как и все мы, осэдж знал, что на Холберса и даже Трескова нельзя было, к сожалению, полностью положиться. И потому он почувствовал себя удостоенным высокой чести и гордо произнес:

— С лошадьми ничего не случится. Мои братья могут не думать об этом.

Итак мы пошли на медведя впятером… Минут через десять вышли на тропу и дальше следовали уже строго по ней. Пока тропа шла в гору, мы внимательно всматривались в каждый куст и становились тем осторожнее, чем выше поднимались. Коротышка Дик шел вторым, сразу за Виннету. Им хотелось любоваться: он был просто воплощением бывалого, удачливого и чрезвычайно уверенного в себе траппера. Такого попробуй тронь, он всем им покажет, разбегутся любые медведи — и серые, и черные, и бурые, и серо-буро-малиновые, если таковые где-нибудь отыщутся!

Как только мы дошли до того места, где накануне Виннету видел следы гризли, то еще утроили свое внимание. Осмотрели чуть ли не каждую травинку. Но свежих следов не увидели. Перепрыгнули через щель на другую скалу… А вчерашний медвежий след уходил в еще более опасное место. Виннету пошел туда первым, но даже и он при его исключительной ловкости не смог сразу занять устойчивое положение на узком и круто уходящем вверх каменном уступе. Он замер и сделал нам знак также вести себя тихо. А когда повернул голову к нам, в глазах его появился характерный блеск. Он видел медведя! Хаммердал тем временем сумел-таки подползти к апачу. Виннету мягко положил свои руки на его плечи и осторожно повернул его, взглядом показывая, куда следует смотреть. Хаммердал резко побледнел. Теперь была моя очередь. И когда я взглянул туда, куда показывал Виннету, я понял: есть от чего побледнеть. Там, возле крутой горной стены, возлежал серый король гор. Это был редкий экземпляр, безусловно, заслуживающий этого почетного титула. Папаше Эфраиму было лет сорок, и это сказалось на состоянии его меха, но в остальном он был просто великолепен: какое тело, какая голова! А лапы! Я вдруг представил себя на месте самого огромного и сильного бизона и задал себе вопрос: а испугался бы я такого противника? И честно ответил: да просто до коленной дрожи! Сейчас этот медвежий Адонис 158спал.

После того, как им полюбовались все, мы посовещались. Шурхэнд и Апаначка говорили. Хаммердал, как ни необычно это было для него, сдерживался. Виннету посмотрел на меня с таким выражением лица, которое я, наверное, никогда не забуду, и спросил:

— Мой брат Шеттерхэнд еще питает ко мне прежнее доверие?

Я кивнул. Мне было уже ясно, что именно он собирается делать.

— Ко мне самому, моей руке и моему ножу?

— Да.

— Он может доверить мне свою жизнь?

— Да.

Я не говорил об этом раньше, но с тех пор, как мы были вместе, сам Виннету доверял мне безгранично.

Итак, исповедь перед боем состоялась, и теперь мой друг был уже весь как сжатая пружина.

— Эти кусты спрячут меня, — тоном вождя сказал он. — Мой брат Шеттерхэнд идет со мной на медведя. Другие мои братья могут наблюдать за нами из укрытия. Сейчас Виннету и Олд Шеттерхэнд — как один человек, у нас одно тело, одна душа и жизнь тоже одна. Моя принадлежит ему, а его — мне.

— Но как именно вы хотите действовать? — озабоченно спросил Шурхэнд.

— Мы не будем делать ничего опасного, — ответил апач.

— А мне все-таки кажется, что вы подвергаете себя весьма серьезной опасности.

— Никакой, насколько я знаю моего Виннету, — сказал тогда я. — Я прошу вас исполнять послушно все, что он просит. А для начала примите, пожалуйста, у меня ружье.

— Что? Как это? Неужели вы хотите пойти на медведя, да еще такого матерого, безоружным?

— Нет, совсем безоружным я, конечно, не буду. У меня есть еще нож, кроме ружья, вот им я и воспользуюсь на этот раз.