Глеб Голубев - Избранное. Компиляция. 1-11

Но постепенно все хозяйственные заботы утряслись, наши коллекции тем временем благополучно прибыли в Москву, и теперь можно было приступить к работе.

По собственному опыту знаю, у многих еще существует довольно смутное представление о нашем труде. Некоторый кажется, будто основная работа археолога — раскопки и только в поле совершаются открытия. Между тем немалое значение имеет и лабораторный анализ находок, особенно теперь, когда за последние годы так успешно начали применяться в археологии новейшие достижения техники и многих наук — от ядерной физики до математической логики и теории вероятностей.

Какие только приборы теперь не увидишь в лаборатории современного археолога! Тут и чувствительные магнитометры, и масспектрографы, и рентгеновские аппараты для флуоресцентного анализа, и гейгеровские счетчики для «ловли» радиоактивных частиц и меченых атомов. И нередко уже здесь, в лаборатории, удается с помощью приборов сделать любопытные открытия, даже если находки на первый взгляд и не предвещали никаких сюрпризов и неожиданностей.

Вот и мы теперь занялись детальным исследованием каждого найденного глиняного черепка, надеясь наткнуться на что-нибудь ускользнувшее от невооруженлого глаза и таящее в себе приятную неожиданность. Ибо что такое, в сущности, каждое открытие, как не подобная неожиданность. Заинтересовавшись им, начинаешь с волнением потягивать за ниточку, распутывать целый клубок новых загадок и новых открытий.

Но меня, конечно, сейчас больше всего интересовал анализ письменных находок; и, предоставив Павлику с помощниками колдовать в лаборатории над черепками и древними бусинками, сам я целые дни проводил в библиотеке и в своем кабинете, обложившись толстенными фолиантами.

Прежде всего необходимо было проверить и обосновать догадку о том, что найденные нами надписи относятся ко времени фараона Хирена, а затем были исправлены при Рамзесе II. Но установить точный «возраст» каменной плиты было трудно. Здесь мне не могли помочь ни радиоактивный анализ, ни метод палеомагнетизма, которым теперь часто с успехом пользуются археологи, — слишком мал был разрыв во времени между правлениями этих двух фараонов, чтобы уловить его с помощью приборов.

К тому же мне ведь необходимо доказать еще, что часть надписи, как и ту, что сохранилась в пирамиде, продиктовал Хирен и что надпись эта, так сказать, несет отпечаток личности самого фараона, — разве не подметил еще Бюффон: «Стиль — это человек»?

Но как это установить спустя тридцать три века?

Какие тексты можно считать бесспорно принадлежащими Хирену? Пожалуй, только надпись в погребальном покое пирамиды. Может быть, еще ту, где он назван великим строителем, — не исключено, что Хирен сочинял ее сам.

Горы книг вокруг меня все росли. Выражение «Сын мой, мститель мой…» нигде, похоже, больше не встречалось. Лишь в одном тексте мне попалось довольно схожее: «Брат мой, мститель мой…» Но эта надпись относилась совсем к другому времени, к эпохе Тутмоса III, а он правил лет за сто до Хирена.

Наверное, тысячу раз я рассматривал в сильную лупу каждый иероглиф, сравнивая надписи на плите, которую мы нашли, с текстом, выбитым на скале. Мне казалось, что они сделаны одной рукой; в иероглифе «ф» одинаковый характерный изгиб, и вот этот значок — детерминатив «связывать» очень индивидуален.

Но если это мне только кажется? И как убедить других в сходстве почерков?

Конечно, я перечитал все работы Красовского, отмечая те места, где он рассуждал об оригинальных чертах архитектуры пирамиды, — это могло помочь найти по определенным признакам и настоящую гробницу Хирена, так сказать, по особенности его «строительного стиля».

Заново — в который уже раз! — начал я изучать все документы, сохранившиеся от бурной эпохи между смертью Эхнатона и воцарением Харемхеба. Я рассматривал этот отрезок истории словно под микроскопом, стараясь обнаружить в надписях и документах хоть какие-нибудь косвенные упоминания о Хирене, ускользнувшие, быть может, от других исследователей.

Реформа, начатая Эхнатоном, конечно, не могла ограничиться только сферой религии. Она задевала интересы различных слоев населения и вызвала глубокую ломку устоявшихся за века отношений. В борьбе с фиванскими жрецами фараону-еретику надо было на кого-то опереться, и он решительно начинает выдвигать на придворные должности, передававшиеся раньше по наследству от отца к сыну, людей незнатных, неродовитых, никому не известных.

В развалинах Ахетатона сохранилась любопытная надпись, сделанная по приказу одного из таких «выдвиженцев» — некоего Май, начальника воинов, восхваляющего Эхнатона:

«Он умножил свои милости ко мне, как песок. Я — глава чиновников над всем народом, мой владыка возвысил меня, ибо я следовал его поучениям, и я внимаю постоянно его словам…»

Вероятно, так же быстро возвысился в это время и нубиец Хирен, которому прежде не было бы доступа к придворной должности.

А новые порядки, конечно, не нравились представителям старой знати, — и борьба с каждым годом обострялась, вовлекая в свой водоворот все большее число людей. Дворцовые интриги и тайные заговоры переходят в открытые схватки и мятежи. И наследники Эхнатона в борьбе за власть лишь раздувают пламя борьбы.

После смерти Тутанхамона его молодая вдова Анхесенпаамон, видимо, никому не хотела уступать власть. У нее были в запасе до вступления на престол нового фараона два месяца, требуемых по традиции на все похоронные церемонии. И царица развивает бешеную деятельность, отзвуки которой долетели до нас сквозь века.

Она срочно пишет царю хеттов, обитавших в Малой Азии:

«Мой муж умер, а я слышала, что у тебя есть взрослые сыновья. Пришли мне одного из них: я выйду за него замуж, и он станет владыкой Египта».

Через две недели к ней прибывает тайный гонец. Он привозит весьма осторожное ответное послание, полное выражений сочувствия и тревожных вопросов:

«Где сейчас сын покойного владыки? Что с ним случилось?»

— переспрашивает слишком боязливый царь хеттов, явно боящийся попасть впросак.

«Для чего я стану тебя обманывать?

— отчаяние так и прорывается между строк нового письма овдовевшей царицы. —

У меня нет сына, а мой муж умер. Пришли мне одного из своих сыновей — и я сделаю его царем!»

Гонец мчится обратно, но путь не близок и снова займет не менее двух недель. А время уходит… И на престол вступает Эйе.

Переписка обрывается, и, наверное, мы так никогда и не узнаем, что сталось с женщиной, готовой даже чужеземца сделать правителем родной страны, лишь бы самой властвовать рядом с ним.

А что в это время делал Хирен, ведь он тоже был при дворе, в самой гуще интриг? Снова и снова я рассматриваю фотографии той единственной фрески, где он приносит дары фараону Тутанхамону. Она, к сожалению, плохо сохранилась, сильно потрескалась местами, но лицо Хирена все-таки можно рассмотреть. Высокий лоб, курчавые «негритянские» волосы, нос с горбинкой — как хорошо, что художник еще оставался верен реалистической «амарнской» традиции времен Эхнатона и стремился подчеркнуть неповторимую индивидуальность изображаемого лица! Я сравниваю его с фотографией статуэтки-ушебти, найденной в пустой гробнице Красовским, — конечно, это тот же человек.