Геннадий Семар - Океан. Выпуск шестой

— Спасибо, ребята, — сказал Илья. В глазах его блеснули слезы. Они текли по заросшему лицу. — Я никогда, никогда не забуду… Только все равно…

— Неправда! — горячо и убежденно воскликнула Аня. — Я знаю, что нас завтра подберут. Вот увидите. И не японцы, не американцы, а наши, советские.

— Откуда ты знаешь? — поднял голову Илья.

— А я могу предчувствовать. Мне еще одна цыганка говорила, что я все вперед вижу. Да!

«Врет, конечно, — думал Илья. — А вообще — кто знает. Я, по крайней мере, неважно чувствовал себя тогда, в таверне. Не по себе мне было перед бедой. И теперь чувствую, что не спасусь. Ну да, я уверен. Со мной-то все кончено. И плевать на остальное…»

Ночью на вахте сидел Егоров. Он видел, как из-под брезента вылезла длинная фигура.

— Лойд? — окликнул боцман.

Фигура, не отвечая, легла на борт. Стрекачев жадно пил соленую воду.

— Отставить! — закричал Егоров, хватая матроса за руку. Тот рванулся, побежал по банкам, раскачивая шлюпку. Вскочили все. Стрекачев, не останавливаясь, перешагнул через борт. Раздался всплеск и короткий вскрик.

На шлюпке никто не вымолвил ни слова.

…Перед рассветом Илья выбрался из-под брезента. Согнувшись в три погибели, на корме сидел Понуренко. Илью бросало то в жар, то в холод, голова гудела, а ноги нестерпимо ломило. Он сел на банку, расшнуровал ботинки и, сняв, швырнул их за борт, а горящие жаром ноги сунул в ледяную воду на дне шлюпки. «Так-то легче. Все босиком, а я, дурак, в ботинках. Вот и схватил болезнь. А этот, толстый, хоть бы что, и без шубы. И пацан до сих пор жив. Откуда у них эта сила? Сволочи».

— Эй, третий, не замерз? — спросил он. Он старался говорить, как прежде, независимым «ковбойским» тоном, но зубы стучали и в ушах гудело. — Друг-то ваш, Лойд, там, с полушубком ускакал! — сказал он, оседая на банку.

— Переживем! — откликнулся из темноты Понуренко.

— Переживем! — Илью охватила горячая волна ненависти. «Переживем! Перетерпим! Ослиное русское терпение!» — Что «переживем»? — сварливо спросил он. — Вот такие, как вы, с толстыми шеями, «переживают», а Россия летит.

— Ну, ты, молчи, — спокойно возразил Понуренко.

— А я… Я на всех вас… — закричал Илья, хватая воздух руками. Почему-то и глаза начали подводить его. И этот гул в ушах. Он покачнулся и ударился обо что-то головой. «Что, уже нет сил? Смешно. Я здоров, здоров!» Перед ним пронеслось, как на киноленте: бар, Доротти. Сомкнутые брови Наташи. Взрыв. И мерное покачивание шлюпки посреди океана. И еще два тела, скользнувшие за борт, и черные спины косаток. Вот и все… — Скажи, третий, мы спасемся? — Он говорил, не раскрывая глаз, теперь уже было все равно.

— Да.

Илья упал под банку. В глазах завертелись разноцветные горошины, тело погружалось во что-то мягкое и теплое.

Солнце поднялось над океаном большое и холодное, волны заголубели, они катились бесконечной чередой на юг.

Павлик встал, чтобы сменить третьего штурмана. Понуренко кивком показал на свернувшегося калачиком Илью.

— Готов…

— Не шути, третий! — рассердился Павлик, торопливо подходя к Илье. Он расстегнул полушубок, кожаную куртку, поднял свитер и припал ухом к холодной груди. Выражение ожидания в его серых глазах вдруг потухло.

Из-под брезента поднялись боцман, Вадим и Вася. Дрожа всем телом, Вася смотрел на Илью.

— Раздевай, пока Аня не встала, — тихо сказал Вербицкий.

Боцман снял с Ильи полушубок, и вдруг рука его замерла на полпути. Он повернулся к штурману. Вася, Вадим, Понуренко и стармех, не отрываясь, смотрели на то, что увидел боцман, — на патентованный пояс. Нет, сигарет не было. И ракет тоже. Но зато отделение для воды было полно.

— Ну, теперь вы видите? — спросил Павлик.

— Может, виски? — предположил Понуренко.

— Какое там. — Павлик повернул краник на пластмассовой макаронине, вода струйкой пошла из нее, заливая бледный живот.

В ясный мартовский день большой морозильный траулер «Байкал» шел в двух десятках миль от острова Шумагина, держа курс на пролив Унимак. Большие, толстые, как гуси, аляскинские чайки, неторопливо взмахивая крыльями, летели над палубой. На голубой воде покачивались стайки нырков; вспугнутые судном, они прыскали из-под форштевня в, разные стороны, будоража море пропеллерными ударами крыльев. Глянцевые от жира сивучи, томно изгибаясь под водой, плыли рядом с бортами, то и дело высовывая пучеглазые кошачьи морды. Вахтенный матрос — долговязый румяный парнишка лет восемнадцати в высоких рыбацких сапогах и канадке — стоял на крыле мостика и швырял чайкам куски хлеба, они хватали хлеб на лету и разлетались, тявкая и визжа от радости, как щенята.

Вахтенный помощник склонился над картой в штурманской рубке. Отметив точку на линии курса, он поднял телефонную трубку:

— Товарищ капитан, по счислению подошли к тому месту.

Через минуту на крыле появился капитан-директор траулера Березин, высокий человек лет сорока. Он молча смотрел на расстилающийся перед ним простор.

— Здесь это было, Василий Петрович? — спросил его штурман.

— Где-то здесь. Видите остров? Это Большой Конюжий, а рядом — Касл-Рок. Замок-скала. К ней мы и подошли в тот раз, да только там не высадишься. Подобрали нас в тот день, когда умер Кравцов. Всех шестерых. А он, единственный, кто утаил воду, умер…

Над гладким морем, над спокойствием штиля разнеслись могучие звуки тифона. Длинный, протяжный гудок ревел над волнами, как штормовой сигнал, как напоминание о тех, кто больше никогда не увидит солнца.