Бронислав Волохов - Друг мой море

Моряками становятся по-разному. Одних на флот приводит романтическая увлеченность ранней юности, других — верность фамильной традиции, когда сыновья продолжают дело отцов, и рождается целая династия моряков. У Бронислава Волохова была своя дорога. В его роду никто не имел к флоту никакого касательства, и жил он далеко от моря, в маленькой деревушке Басихино, Стародубского района, Брянской области. Детство его, омраченное тяжелой долей голодного и холодного военного времени, не было легким.

Рано оставшись без отца, в пору летних каникул работал в колхозе наравне со взрослыми: косил, пахал, в ночном пас лошадей.

После окончания десятилетки пошел на военную службу. И так уж случилось — военный эшелон, сформированным в Брянске через всю Россию привез его на берег Тихого океана. Там Бронислав Волохов и увидел впервые море. По окончании учебного подразделения плавал на эскадренном миноносце матросом и оттуда пошел в военно-морское училище. Офицером служил на подводных лодках, был комсомольским работником и тогда выступал в военной печати с очерками корреспонденциями. Первый рассказ опубликовал в 1958 году. В том же году Волохов пришел работать корреспондентом в газету «Страж Балтики», дважды Краснознаменного Балтийского флота. Закончил отделение работников печати Высшей партийной школы при ЦК КПСС.

Журналистика стала его профессией, а походы по морям и океанам не прекращались. Волохов встречался с моряками Балтики и сурового Заполярья, Черного моря и Тихого океана был участником маневров «Океан», дальних походов и флотских учений. Увиденное и пережитое стало сюжетной основой многих его произведений.

Друг мой море» - первая книжка военного журналиста капитана второго ранга Бронислава Волохова. Это рассказы о сильных и мужественных людях, об их нелегкой морской службе.

И так, я вступил в должность командира подводной лодки. Мой предшественник, капитан второго ранга Федор Павлович Бусыгин, уже полностью передал мне все свои дела, разве только кроме опыта и авторитета. К сожалению, это такие вещи, которые нельзя вручить вместе с корабельной печатью или приказом о назначении на должность.

Прошла еще только одна ночь, как Федора Павловича нет на лодке. Мы проводили его в запас, или, как принято говорить в таких случаях, на заслуженный отдых. Я пока не могу поверить в необратимую силу факта, что Бусыгин к нам больше никогда не вернется.

Не знаю почему, но именно в эту ночь я почувствовал к нему особо сильную симпатию, какой не испытывал никогда прежде. Мне многое нравилось в Федоре Павловиче. И то, что он самозабвенно любил морскую службу, и его ровное отношение к экипажу, и самокритичность, с которой он готов был признать свою ошибку.

Случалось, что Федор Павлович был неправ, срывался—да, такое бывало. Но спустя полчаса он вновь становился самим собой — остроумным, неистовым, пытливым, доброжелательным человеком, которому все верили и которого уважали.

Порой меня искренне удивлял он, морской волк, который не растерял жизненный жар: будто вечно разгоряченный от бега, проводил он учения и тренировки в океанских походах, сутками торчал на мостике или в центральном посту, обучая нас, молодых, морской науке. Ни почтенные годы, ни массивность комплекции не мешали ему быть неутомимым, воодушевлять всех боевой своей ненасытностью.

В минуту хорошего настроения, за вечерним чаем в кают-компании Федор Павлович вспоминал свою молодость. В ней мало было светлого и радостного. Ему еще не исполнилось шестнадцати, как началась война. Но он уже в ту пору здесь, на Севере, плавал на буксире рулевым. Таскал баржи, доставлял на рейд кораблям продовольствие и другое имущество. Про их ветхую посудину по имени «Альбатрос», с высокой черной трубой и пронзительным гудком, настоящие корабелы злословили, что, того гляди, затонет у пирса на швартовах.

Рулевого Бусыгина такие насмешки обижали, хотя он сам еще тогда боялся моря, и море било его за это беспощадно, пока он жестоко воевал со своим страхом, пока не одолел его.

А потом, через два года, Федор Бусыгин уже плавал рулевым-сигнальщиком на малой подводной лодке. Их «малютка» часто выходила на боевые задания.

Об одном походе Федор Павлович особенно любил рассказывать. Может быть, потому, что поход тот в своем роде действительно исключителен, а может, Федору Павловичу приятно было вспомнить, что именно тогда он, рулевой-сигнальщик, старший матрос, был удостоен ордена Красной Звезды.

«Малютка» несколько суток находилась на боевой позиции. Кораблей противника обнаружить не удалось. Получили приказ выйти в новый квадрат, где предположительно должны были встретить крупный фашистский транспорт. Поздно вечером пришли в указанную точку. Когда командир поднял перископ, транспорт уже свернул в фиорд и заходил в базу. Торпеды достать его там не могли. И тогда командир принял рискованное решение: на предельной глубине подойти к противолодочным сетям, выждать, когда откроют ворота для захода какому-нибудь судну, и вместе с этим судном, чтобы не обнаружили гидроакустические станции, войти во вражеский порт.

Почти в каждом рассказе о каком-то боевом эпизоде Федор Павлович обязательно, как бы для наставления нам, молодым офицерам, подчеркивал, что его командир лодки никогда не был жестким, тем более придирчивым. Людьми управлял силой разумного внушения и личного примера, не панибратствуя и крайне редко прибегая к разным там «фитилям», то есть наказаниям. По части дисциплины он всегда был строг и требователен, а в такой опасный момент, когда рискнул войти во вражеский порт, дисциплина должна была быть крутой, никаких поблажек, даже намек на нерешительность и колебания подавлял мгновенно и беспощадно.

В двенадцать часов ночи «малютка» проскользнула в порт, а на рассвете у пирса, где стоял транспорт с военным грузом, огненным смерчем вздыбился столб воды, и взрыв огромной силы расколол предрассветную тишину. Все четыре торпеды попали в цель.

— Дальше предстояло самое трудное, — рассказывал Федор Павлович. — Мы-то находились в ловушке: ведь выход в море был перекрыт сетями. Никто на лодке не питал иллюзий относительно ожидающей нас всех участи. Но каждый из нас был военным моряком, который, по закону и обычаю, разделяет участь своего корабля, какой бы горестной она ни была. А неуемная жажда жизни не делала нас ни слепыми, ни чрезмерно эгоистичными, ни трусливыми...