Юрий Волошин - Королева морей

Асия кивнула, отстранилась и взглянула на старика. В глазах ее стоял испуг, надежда, благодарность и еще многое другое, чего прочитать было не каждому дано. Абу-Мулайл окунулся в эти глаза, и радостное, восторженное и вместе с тем тихое спокойствие охватило его душу, испытавшую множество взлетов, падений, переживаний и страстей. Он обнял Асию, прижал к груди, ощущая трепет ее тела, и поцеловал в холодные мокрые щеки.

— Живи, птичка, мне на радость. Что еще остается мне на старости лет? И не тревожь своего сердечка, успокой душу и будь весела, приветлива и счастлива, как только сможешь с таким старым мужем.

Асия плохо понимала старика, но сердцем чувствовала его доброту и отцовскую ласку, идущую от сердца, из глубины души.

Абу-Мулайл с лукавой полуулыбкой стал расспрашивать Асию о ее жизни на родине, о судьбе, свалившейся на ее юные плечи, но быстро устал, плохо понимая ее ответы на отвратительном персидском. Он задремал, и Асия заботливо его раздела и уложила спать. Душная атмосфера комнаты, волнения и переживания этого дня так взволновали ее, что она не могла заснуть. Сердце колотилось в груди беспокойно, в глазах не было сна.

Все случилось так неожиданно, а муж оказался таким странным и добрым, что осмыслить все это Асия так быстро никак не могла. Ей хотелось вскочить на коня и в свисте ветра в ушах промчаться по горным тропам, чувствовать в руке повод, слышать дробный перестук копыт и частое дыхание лошади.

Но клетка была плотно закрыта. Почти золотая, но клетка. Очень удобная и покойная, однако и такая может оказаться несносной. И все же она улыбнулась в полумраке комнаты, оглянулась на посапывающего старика, разглядела его острый профиль с белой бородой и посуровевшими чертами и повалилась рядом на спину, закинув руки за голову. Мечты заволокли голову, перекатываясь мягко, как корабль в тихую волну. Было приятно, радостно.

Она очнулась, когда комната была залита ярким светом, а за окном в синеве осеннего неба плыли кудрявые облачка. Постель была пуста. Она в недоумении оглянулась. Тихие звуки доносились из-за двери, и Асия не знала, что делать. Она поднялась, прошлась по мягкому пушистому ковру. Дверь отворилась, на пороге застыли служанки, которые тут же стали заниматься ее туалетом с омовениями, притираниями, одеванием. Начиналась новая незнакомая волнующая жизнь.

Впереди завиднелся город, позади остались извилистые тропы и дороги хребта Загроса. Широкая долина открывалась взору. Шираз славен своими великими поэтами Саади, Хафизом, чьи мавзолеи голубели куполами, привлекая ценителей их газелей и диванов под сень старинных гробниц.

Стрелы минаретов взметнулись ввысь, курчавые купы зелени, хотя уже поблекшей и запыленной, оживляли и без того нарядный облик города. Таким Асия и запомнила его в лучах предвечернего солнца, когда их караван ступил под своды древних ворот города.

Слуга давно предупредил сына Абу-Мулайла и теперь он, Шахаб ибн Фуад, ехал на красивом аргамаке рядом с нарядной повозкой отца. В другом возке ехала Асия, украдкой поглядывая на молодого родственника через занавески окошка.

Дом Абу-Мулайла в Ширазе был небольшой и андарун, то есть женская его половина, выглядел довольно бедно. И слуг было мало, что даже устраивало Асию. Она не могла привыкнуть к их суете, и они ее раздражали. Хотелось все сделать самой, но удавалось это редко.

С Абу-Мулайлом они говорили только несколько раз за все время пути, и сейчас она ждала визита. Однако купец всецело был занят делами с сыном. Шахаб был строен, глазаст. Курчавые волосы, сросшиеся на переносице брови и длинные пальцы рук украшали его. Стройный молодой мужчина, которому недавно исполнилось двадцать три года, не утруждал себя трудами, и теперь отец пытался в короткий срок наладить дела, расстроенные молодым отпрыском. Он был девятым ребенком купца от последней жены-сирийки и, несмотря на посредственные успехи в торговых делах, пользовался особым доверием отца. И теперь, вникая в массу промахов сына, Абу-Мулайл сопел недовольно, но голоса не повышал, стараясь не раздражать своего любимца.

Остальные четверо сыновей вели дела на огромной территории в разных странах, и отец изредка посещал их, требуя отчета строго и придирчиво. Видимо поэтому Шахаба не любили и, чувствуя такое отношение к себе братьев, он, в отличие от них, вел свободный образ жизни. До сих пор не обзавелся женами и предпочитал временные связи, не обременяя себя семейными узами и заботами. Он пользовался успехом у женщин, знал об этом и частенько занимался самолюбованием, проводя много времени в веселых забавах с друзьями, которых у него было множество.

И вот теперь Абу-Мулайлу предстояло провести в Ширазе две недели. Асия почти каждый день отправлялась в город в носилках или возке, сопровождаемая слугами. Ее оглушал и восторгал шум и гвалт площадей, краски базаров, выезды знати и правителя, рангом чуть ниже чем в Тебризе, но все же сына шахиншаха, средоточия Вселенной.

Абу-Мулайл приказал говорить с молодой женой только по-арабски, и все слуги выполняли приказ, зля и раздражая Асию. Она ничего не понимала, но делать было нечего. Пришлось учить язык, и за время пути она кое-как овладевала премудростями этого говора.

— Я истинный араб, и все мои люди должны говорить на моем языке, — сказал ей Абу-Мулайл. — Учись, дочь моя, и тебе откроются все прелести этого мудрого древнего языка, на котором говорил сам пророк.

Асия молча кивнула, улыбнулась и ласково, робко склонилась к груди мужа.

— Буду стараться, господин мой и повелитель, — сказала она, пытаясь подражать витиеватому слогу восточного разговора.

— Никто не знает нашей тайны, и мне даже жутковато становится от этого, поэтому прошу тебя ничем не выдавать ее. Чувствую что-то неладное у себя внутри. Наверное, старость моя торопится. Этого тоже говорить никому не следует, Асия, дочь моя.

— Вы наговариваете на себя, господин мой.

— Нет, Асия, не наговариваю. Все так, как я сказал. А ты будь поосторожней с моим непутевым Шахабом. Хоть и люблю его без меры, однако доверия к нему у меня нет. Человек он не совсем надежный. Боюсь, не удержит в руках дело моей жизни.

— Зачем так мрачно, господин? Все будет хорошо.

— Сейчас я часто об этом молю, дочь моя, но молитвы мои возносятся к небу и о тебе, Асия. Считаю своим долгом оставить тебя самостоятельной и независимой. И пусть свершится воля Всевышнего.

Этот разговор спугнул безмятежность Асии. Она стала задумываться над своим будущим, которое никак не налаживалось. Вот и теперь, несмотря на богатство и честь, выпавшие на ее долю, оно могло лопнуть со смертью Абу-Мулайла. А он старел на глазах, его точила какая-то болезнь, оставляя на лице уже заметный след.