Пётр Гаврилов - Пионеры на море

Заметив на берегу своих питомцев, он даже привскочил и закричал гребцам:

— Навались, товарищи! Пожалуйста — два обеда вне очереди и каждому по ведру компота!

Пока Остап закупал провизию, ребята старались развеселить сразу притихшего мальчугана. Но все было напрасно. Лицо мальчугана застыло, и губы не переставали шептать:

— Sowiet ship!

Загремели весла, гребцы рассаживались по банкам. Гришка в последний раз оглянулся. На краю пристани неподвижно стоял мальчуган. Крупные слезы катились по его щекам цвета жженого кофе. Гришка отвернулся.

Крейсер, выкрашенный свежей краской, отражался в изумрудной воде, совсем готовый к отходу. Сигнальщики заметили возвращающуюся из города шлюпку с ребятами.

— Товарищ комиссар! Возвращается шлюпка с провизией. На шлюпке наши пионеры, пропавшие, рядом с коком сидят.

— Хорошо, пусть пообедают и придут ко мне.

— Есть!

Верный, почуяв друзей, взвизгнул и забегал вдоль борта.

Когда ребята нагрузились двумя мешками и, красные от натуги, подымались по трапу, послышались одобрительные возгласы.

— Молодцы пионеры! Сразу видно, что воспитались на «Коминтерне».

— Не ждут, когда позовут, когда покличут…

— Одним словом, поддержали пионерское звание на три тысячи процентов!

Команда обступила ребят. Всякий норовил как-нибудь показать свою радость возвращению беглецов.

Верный то налетал со всего размаху на ребят и невпопад лизал им руки, то носился по палубе большими кругами, кувыркаясь через спину.

Кок расцветал от похвал команды, словно хвалили не ребят, а его, и рычал от удовольствия.

— Ого-го! Вот что значит верная моя дисциплинированная команда! Пожалуйста… Полюбуйтесь на воспитание. Любовь к труду и тяжелым занятиям. Молодцы сынки! Будет вам положенная заслуга и награда. В трюм мешок с мясом тащите, в трюм!..

Через два часа загрохотал брашпиль [46] Брашпиль — машина, служащая для подъема и отдачи якоря. , затакал якорный канат. Винты забурлили в изумрудной воде, завздыхала машина; эхом отдаваясь в горах, заголосила сирена крейсера.

Плавно дрогнув и развернувшись, «Коминтерн» медленно уходил из Аденской гавани, попыхивая черным дымком.

Ребята вымылись. Кок ухитрился получить своим любимцам две новые фуражки. Работая в камбузе, он весело посвистывал и подмигивал неизвестно кому.

В красном уголке занимался кружок политграмоты. Разбирали колониальный вопрос.

Над книгами склонились головы краснофлотцев, заскорузлые пальцы, привыкшие к тяжелой работе на палубе и в кочегарке, старательно перебирали страницы. Гришка и Мишка тоже, усердно работали. Котенко покосился на ребят и довольно крякнул:

— Кто возьмется рассказать, как понял вопрос этот? Вот Чернов даже ночевал у туземцев, — пусть и расскажет. Озерин подскажет, если соврет Чернов!

Раздался добродушный смех. Гришка поднялся и сдвинул бескозырку на затылок.

— Врать я не буду… а вот что прочитал и видел вчера…

Корабль мерно покачивался. Десятки глаз глядели на рыжего мальчугана. В дверях, скрестив руки, стоял комиссар. Он многозначительно переглянулся с Котенко и кивнул головой.

Сурово встретил Индейский океан советский крейсер. Огромные водяные валы с грохотом и ревом бросали корабль из стороны в сторону. Свежий ветер пел заунывные песни в такелаже. Морские брызги обдавали мостик и людей на нем. В кубриках все перекатывалось и падало.

Казалось, что океан не то собирает силы для шторма, не то никак не может успокоиться после промчавшейся бури и перекатывает громадные волны от берега к берегу, не уменьшая и не увеличивая своего гнева.

От неожиданных толчков волн машина работает с перебоями, и плохо зазевавшемуся краснофлотцу на танцующей палубе, рядом с раскаленными котлами, подбрасывать уголь в топки или смазывать бешено работающую машину.

Не сладко в мертвую зыбь и рулевым, не важно и сигнальщикам. Мокрые, продрогшие и одуревшие от однообразной качки, они еле держатся на ногах.

Не унывает один Верный. Везде мелькает его огненно-рыжий хвост. Его любимое занятие — охота за крысами и дежурство у камбуза.

Боится Верный одних кочегаров. Стоит только показаться в люке перемазанной и потной физиономии кочегара, как Верный, испуганно взвизгивая, шарахается в сторону.

Теперь в благодушном настроении после подачки щедрого кока, он сидит на бухте троса и смотрит на столпившихся у красного уголка краснофлотцев. На стенке выступает ярким пятном свежий выпуск газеты «Призрак коммунизма».

Гришка с Мишкой постарались, не пожалели красок, и здесь остались верны себе. В одном углу газеты нарисовали моряка, в другом — пионера.

Матрос протягивал руку пионеру, пионер — матросу.

— Вот дерзкие ребята! Всю нашу газету, по-своему переделали; смотри — везде красные галстуки.

— Да уж такой народ! На то пионеры! Им только дырку покажи, а пролезут они сами…

— Что ни говорите, товарищи, а газета лучше стала, веселей, и красок ребята напустили по совести.

— Глянь, глянь, братва, в самом низу что написано! В субботу — сегодня, значит, — в пять часов вечера, в красном уголке пионер-краснофлотец товарищ Чернов прочтет доклад на тему: «Пионерское движение и мировая революция».

— Ого! До мировой революции Гришка добрался. Молодец! Нужно будет придти послушать нашего рыжего отчаянного докладчика.

А в это время «рыжий отчаянный докладчик» вместе со своим приятелем Мишкой смиренно стояли в каюте командира и думали, что уж лучше не стоило бы им прятаться в трюме совсем, чем слушать теперь то, что укоряющим голосом говорил им добрый, старый командир «Коминтерна».

В углу каюты сидел комиссар, дымил трубкой и молчал. Это молчание наводило еще большее уныние на ребят. Молчит комиссар, — значит, говорить нечего. Значит, будет действовать.

— Вот что, мальчики, вы плохо к нам отнеслись… к команде, к комиссару и ко мне. Вас оставили на борту вопреки всяких правил, с вами занимались, с вами нянчились, а вы чем отплатили? Вы забыли, что каждый шаг краснофлотца на берегу — важный политический шаг. Мы не только краснофлотцы, мы безмолвные агитаторы советской страны. На нас смотрят с величайшим вниманием и друзья и враги. Вас послушаешь, как будто вы и правы, а понимаете ли вы, что мы чуть было вас не оставили!.. Ну, да что там говорить! Что с вами делать? Пороть нельзя, как нас раньше пороли. Наказать?.. Ну, чем вас накажешь?

Командир начинал сердиться, хоть и старался скрыть это. Он быстрее шагал по каюте, усы и борода его топорщились и казалось сердились вместе с ним.

— Ба! Только погляди на вас! Ну вот, стоите вы понурые, небось ждете не дождетесь, когда кончу. То краснеете, то бледнеете, с ноги на ногу переминаетесь. Один рыжий — как огонь, другой черный — как сажа, и в обоих вас два с половиной пуда. Ленточки с вас снять, на бак под ружье поставить — нет теперь таких законов. Просто выпороть вас надо, штанишки снять — да чик-чик! А? Ну, что же вы молчите? Я… я, товарищ Гуливан, прямо не знаю, что с ними делать. Твои воспитанники, ты и наказывай!