Пётр Гаврилов - Пионеры на море

Командир совсем рассердился и смешно взмахнул руками. На столе командира стоял пузатенький индусский божок. Командир задел его рукой. Божок кувырнулся и угодил в огромную командирову чернильницу. Брызги чернил обдали лицо комиссара Гуливана; оно, всегда хмурое, сделалось удивительно смешным и беспомощным.

Комиссар от неожиданности выронил трубку, и горячая зола высыпалась ему на руку.

Командир только раскрыл рот для извинений, как сзади раздался безудержный веселый смех.

Раскачиваясь вместе с каютой, Гришка с Мишкой закатывались веселым смехом.

Борода у командира задергалась из стороны в сторону, встала торчком.

Показывая на дверь, он хрипло рявкнул:

— В-вон, сорванцы! Чтобы и духу вашего здесь не было!

Ребята как сквозь землю провалились, словно их и не было. А в каюте командира два пожилых, видавших виды человека, схватившись за бока, громко хохотали.

— Ну и сорванцы! — задыхаясь, пыхтел командир. — Сдадим отцам во Владивостоке — пусть сами с ними расправляются. А Чернов… ха… ха! Макаку себе в Сингапуре купил… ха… ха… ха! Ходит… водит ее за веревку! Ой… не могу!

Океан играл крейсером, как ребенок резиновым мячом. Ветра не было совсем, и дым из трубы крейсера вяло стелился следом. Тяжелые волны, без белых барашков, одинаковой величины и силы, шутя раскачивали крейсер с борта на борт.

Гришка с Мишкой поглядывали друг на друга, молча дожидаясь, кто из них первый признается в приступах морской болезни.

Верный, словно входя в затруднительное положение друзей, не сводил с них глаз, сочувственно размахивая хвостом.

Ребятам было не до собаки. Они то и дело забегали в рубку к штурману, стараясь выведать, скоро ли прекратится проклятая мертвая зыбь.

Зыбь не унималась.

Ребята с тоской глядели на океан, в безбрежной пустыне которого, как одинокий бродяга, пыхтел «купец».

Пароход то проваливался в водяные ямы, и тогда видны были только кончики мачт, то выскакивал наверх, белея обнаженной полоской ватерлинии [47] Ватерлиния — белая полоса по бортам корабля, по которую он сидит в воде. .

Кок тоже не переносил мертвой зыби. К тому же, балансируя в тесном камбузе, он угодил пальцем в раскаленную докрасна плиту. Заметив входящих ребят, Остап сердито заворчал:

— Ну, а ведра кто же будет выносить, горе-матросы?

Ребята вынесли из камбуза ведро с помоями и вылили прямо за борт. Через секунду волна подняла на своем гребне отбросы и бросила их на палубу.

Картофельная шелуха повисла по борту.

Гришка виновато оглянулся, торопливо собрал кожуру и выбросил снова.

Новая волна, сильнее первой, выбросила часть шелухи на корму и развесила ее узорами по поручням.

Сломя голову, ребята бросились на корму. Собрав шелуху, сильно размахнулись они, вышвырнули ее вон. За их спинами раздался жесткий голос:

— Товарищи… краснофлотцы!

На кормовом мостике, расставив ноги и покачиваясь в такт зыби, главный штурман посматривал на работу приятелей так, как наблюдает взрослый за шалостями маленьких. Он сощурился и строго сказал:

— Обыкновенно на военных кораблях отбросы за борт выбрасываются в мусорный рукав. За кормой лаг — прибор, показывающий ход корабля и число пройденных миль. Можете запутать вертушку [48] Вертушка — часть лага. … Стыдно!

Ребята смутились и покраснели, к горлу подымалась надоедливая тошнота. Молча выслушали они длинные наставления штурмана.

Не успел штурман кончить свои нравоучения, как раздался крик вахтенного:

— Чернов! Беги скорей к командиру. Велел доставить тебя к себе на мостик живого или мертвого!

Гришка рад был избавиться от сердитого штурмана и побежал на мостик. То, что он увидел там, выбило из него всю радость.

На мостике, всегда безукоризненно чистом, стоял командир и грозно указывал пальцем на палубу.

— Когда же мы с вами нянчиться перестанем? Вот еще мартышек завели. Смотрите, что она натворила на мостике, на моем мостике? Это что ж, каждый себе по мартышке заведет, а мне — в дрессировщики? На военном корабле такая… такое…

Гришка взглянул на мачту. Ухватившись за вантину, там качалась макака. В одной лапе она держала морковь, откусывая кусочки, сплевывала их и строила Гришке и командиру рожи.

Гришка перевел глаза на палубу мостика, на ней чернело несомненное доказательство пребывания макаки.

Морща нос, Гришка вытирал палубу. Рулевой, кося глаза на Гришку, украдкой смеялся. Борода командира тряслась от еле сдерживаемого смеха.

В назначенный срок красный уголок был набит до отказа. Краснофлотцы привыкли видеть Гришку в камбузе за чисткой картофеля или на палубе вместе с Мишкой и Верным в веселой возне. Теперь и смешно и весело было им оттого, что такой вот малыш, а на тебе — доклад, да еще о мировой революции.

— Совсем как заседание Совнаркома по поводу международного положения.

— Жаль, докладчик у нас ростом не вышел. Под стол пролезет, на ту сторону вылезет и прямо докладывать может.

— Ничего. Гришуха — огонь парень. В воде не горит, в огне не тонет. Смена, смена!

— Да, вахта идет надежная!

В это время докладчик и Мишка, глотая слюни, завязывали животы полотенцами. Проклятая качка неустанно гнала слюну, — вот-вот придется отдать океану все, что съедено за день.

— Как бы тебе, Гришка, доклад не сорвать. Стошнит тебя прямо на стол. История будет.

— Как-нибудь, Мишка. Я уж и так десяток лимонов сожрал и полотенцем так живот прикрутил, что у меня печенки к горлу подошли. Ну, пойдем, была не была!

Побледневший Гришка с важным видом нес папку с бумагами, взятую напрокат у комиссара. Мишка тащил звонок. Он был бледнее Гришки и то и дело морщился.

Комиссар Гуливан объявил собрание открытым.

— Кого в председатели, товарищи?

— Товарища Озерина… Мишу!

— Кто за?.. Большинство… Товарищ Озерин, пожалуйста, займите место председателя, — улыбнулся комиссар бледному Мишке.

Высокий стол доходил ребятам до груди. Мишка без нужды яростно затрезвонил. Гришка разбирал бумаги.

— Общее собрание команды крейсера «Коминтерн» считаю открытым. Слово для доклада о пионерской организации и мировой революции имеет докладчик товарищ Чернов. Прошу соблюдать тишину. Не мешайте докладчику, — тема серьезная.

В ответ красный уголок расцвел краснофлотскими улыбками.

Мишка сел на стул. Из-за стола можно было видеть только его бледное лицо. Гришка взлохматил рыжие вихры, и как только сказал: «Товарищи!..» — так сразу забыл о морской зыби и о позывах к рвоте.

В памяти всплыли Москва, отряд, рассказы отца и ночь в хижине Порт-Адена.