Андрей Данилов - HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая

Моряк, говорите? А кто такой моряк? Хоть и надоело мне заниматься просветительством, но и в этот термин надо внести ясность. Моряк – это вовсе не тот, кто ходит в море…

Химик, вы опять с тезисом не согласны, неугомонный вы наш? Смотрите на свое ухо, мы вам зеркало дадим, наслаждайтесь. Ведь на службе вы только и делали, что на уши начальников смотрели, оных этим раздражая, до инфаркта доводя… Вашим же, кхе-кхе, оружием… Установка на самоликвидацию, так сказать. Не поможет – придется выставить вас за дверь, тем более что тема вас-то не касается, мы о моряках говорим…

А вот теперь пришло время открыть Великую Военно-морскую Тайну.

Моряк – понятие собирательное, оно имеет массу градаций. Неважно, в каком моряк звании, должности, насколько велики его заслуги и знания. И матрос, и мичман, и офицер, и адмирал – все моряки. Одни более резвые и неразумные, другие умудренные опытом и возрастной ленцой, но, кроме моря, их объединяет особый дух. Этот дух моряком и управляет, иногда вопреки его воле. Этот дух непредсказуем и всеобщ. Ему никто из моряков противостоять не в силах. Это – ДУХ МОРЯКА, или МОРСКОЙ ДУХ. Субстанция загадочная, неодномерная, никем не раскрытая. Присуща только моряку и никому иному, даже из военных. Раскрыть его суть мы не пытаемся, силенок не хватит, попробуем обобщить. А теперь подробнее. Только факты. Итак…

Моряк любопытен, как ребенок. Он может с неподдельным интересом с расстояния в 200 метров созерцать выгрузку активной зоны реактора с ремонтируемого атомохода. И чем труднее было пробраться на место наблюдения, тем интереснее смотреть. А радиацию не видно.

Моряк любознателен. Он любит что-нибудь нажать, включить, покрутить, подергать, открыть. Например, вентиль захлопки шахты работы дизеля под водой, да еще на глубине не меньше 60 метров. Ну что с него взять, дитя, сущее дитя. Оно не понимает, что вода, хлынув по открытой воздушной магистрали, затопит четвертый и пятый отсеки, а то и всю лодку. В корабельном уставе категорически запрещено прикасаться к кнопочкам и рычажкам, которые не относятся к заведованию моряка. Но он все равно прикасается и трогает!

Моряк зажигает спички в помещении кислородной станции. Не потому, что там темно, выключатели ведь работают, свет горит, а потому, что там написано: «Взрывоопасно! Не пользоваться открытым огнем!» А в нем силен дух противоречия и любознательность. К счастью, судьба в виде зуботычины старшего более опытного товарища его хранит.

Моряк постоянно думает о девушке (жене, подруге), оставленной на берегу. Из-за этого он рассеян, несобран и путает минус и плюс при вводе угла поворота торпедных аппаратов. В результате торпеда летит не за борт, а пронизывает насквозь корабельные надстройки и затихает огромным фаллосом меж ног сидящего в каюте артиллериста, пугая последнего до «родимчика». Был артиллерист – стал кавалерист.

Моряк – противоречивая фигура. Помните фразу: «Если хотите со мной разговаривать, то лучше молчите». В ней он почти весь. А может, именно в этом ДУХ?

Моряк – должностное лицо, но не берет взяток. Ему просто нечего продать, кроме своей совести, а ею он не торгует.

Моряк постоянно в поиске. И если он прекрасно управляется с корабельной артиллерией и ракетами, поражая все цели, то непременно хочет научиться вышивать крестиком или лучше всех готовить лобио, слабо представляя, что это такое, но твердо зная, что это вкусно….

Моряк – существо романтичное, сентиментальное, где-то даже нежное и ранимое. Нежное именно там, куда обычно ранят. Рану наносит начальство. После ранения моряк становится вздорным и непредсказуемым. Ранение в это место придает ему многовекторное, а потому бесцельное ускорение. Он куда-то мчится, а окружающие и сбитые с ног встречные задаются вопросом: «Куда бежит, как в жопу раненый?» А он ранен именно в это место… Сесть он не может, а это невыносимо, ведь ходить на корабле, собственно, некуда и негде, все рядом, надо бы и присесть. Если раненый моряк еще и в звании офицера, то кровь льется рекой из всех подчиненных, а многовекторность окончательно принимает вид броуновского движения…

Исключительность моряка не поддается измерению. Единственное, что его объединяет с гражданским людом, – это челюсти. Да-да, как ни странно для большинства из вас, но есть у нас с гражданскими и что-то общее. Об этом, кстати, знают не все моряки, а только читавшие медицинскую брошюрку, в которой сказано: «…У моряка, как и у любого нормального человека, 32 зуба, в которых нельзя ковыряться гвоздями, вилками, ножницами и другими металлическими предметами…» Кстати, тезис достаточно спорный: у меня, например, зубов штук шесть, и мне ни разу не приходилось видеть моряка с 32 зубами. Наверное, все моряки, как и я, ковырялись в зубах именно тем, чем не рекомендовал безвестный эскулап. Чтобы, как понимаете, и последнюю похожесть на гражданских шпаков исключить.

Несмотря на то, что моряк упитан, еда для него не на последнем месте, а на одном из первых. Мало того, что он гурман, он еще и по аппетиту сравним только с Гаргантюа. Моряк хорошо усвоил вечный принцип: «Море любит сильных, а сильные любят поесть». Небольшое количество моряков, скажем, в составе очередной вахты, может сожрать 90-суточный запас продовольствия для экипажа дизельной ПЛ всего за одну ночь. Места в дизелюхе мало, и продукты распихиваются по всем отсекам и «шхерам», даже в сетках подвешиваются к подволоку. Они не съедаются, они вяло жуются между делом, но как-то очень быстро. Как правило, ночью. Исчезают галеты, печенье, компоты, консервы, колбасы, сыры, сливочное масло, томатная паста, картошка и даже хлеб «ГУ» – в герметичной упаковке и консервированный парами спирта. Саранча, завидуй и плачь!

Слава богу, что моряк не вороват и не ломает замок на двери в провизионку, благодаря чему в последней сохраняются кое-какие консервы и крупы, обеспечивающие ему минимальную поддержку жизненных сил в оставшиеся месяцы. А потом всю боевую службу, три месяца, раз в день экипаж питается двумя банками «кильки в томате» и горстью перловки, добавленными в 50-литровый лагун с кипятком. Так и выживает… Знал бы супостат, что ему противостоит ослабленный голодом экипаж, сразу бы войну развязал, да кто ж ему, клятому, скажет.