Ганс Якоб Гёбелер - Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U-505. 1941–1945

Нет, я отнюдь не горел желанием работать в моторном отделении. Тем более что смена клапана в одном из этих больших дизельных двигателей была одной из самых трудных работ, которая может выпасть на долю механика подводной лодки. Для этого сначала надо отсоединить соединяющий стержень, вытащить громадный клапан из цилиндра, заменить кольца и осторожно опустить их на место. Все это надо было сделать голыми руками, не помогая себе блоками или ломиками.

Один раз Чех просунул голову в машинное отделение и спросил Фрике, сколько времени займет работа. Лицо командира было красным, очевидно, он сдерживал свой гнев.

– Мы рассчитываем закончить через полчаса, герр. Я доложу, когда все будет готово!

Не произнеся ни слова, командир вышел из отсека.

В соответствии с этими словами, правый дизель был собран и готов для испытаний через полчаса. К огромному облегчению всего экипажа, двигатель завелся сразу же. Мы сначала погоняли его на малых оборотах, чтобы притерлись кольца, а потом дали полный ход. Весь ремонт занял у нас в общей сложности восемь часов, но дизель снова работал нормально. Чех даже дал нам по четыре свободных от вахты часа в награду за наши усилия.

Нам потребовалось очень много времени, чтобы пересечь Бискайский залив. С одной стороны, движение в погруженном состоянии давало нам меньше возможности быть обнаруженными рыскающими самолетами союзников. Но, с другой стороны, наше медленное движение увеличивало наши шансы быть услышанными одним из множества эсминцев, действующих в заливе. Увеличивающийся расход нашего запаса продовольствия также означал, что нам придется меньше охотиться за врагом в отведенном нам боевом районе. Мы понимали нежелание Чеха снова быть замеченным одним из самолетов союзников, но мы горели желанием побыстрее схватиться с врагом. Наше медленное продвижение к отведенному нам району изрядно расстраивало нас.

В этот период я проводил много времени, читая мои английские книги и отражая подначки моих товарищей, которые не упускали случая посмеяться надо мной.

– Что там пишут о подводных лодках Шекспир и Роберт Льюис Стивенсон? – была их дежурная шутка.

Я не обращал на них внимания, уткнувшись носом в страницы книги. По правде говоря, книги значили для меня куда больше обычной практики в языке. Они открывали для меня мир мечты, где я мог скрыться, уйдя из холодной и вонючей реальности подводной лодки. Но когда раздавался сигнал тревоги, книга летела в сторону, а я снова оказывался на войне.

Когда мы приблизились к внешней границе Бискайского залива, несколько похолодало. После долгого перехода в погруженном состоянии Чех поднял свою «спаржу» (так мы между собой именовали перископ), и затем, как некий громадный кит, всплывший за глотком свежего воздуха, мы закачались на волнах на поверхности воды. Зеленые волны были длинными и высокими, а холодный, жесткий ветер жалил их брызгами лица людей, несших вахту на мостике. Свежий, ароматный воздух устремился через всю лодку, как тоник взбодрив лишенных полноценного кислорода подводников. Спустя час или около того (раньше, если мы получим предупреждение о радаре) крышки люков будут задраены, и мы снова погрузимся в толщу воды.

Замена карты Бискайского залива на карту Атлантического океана на штурманском столе вызвала изрядный восторг у экипажа. Пусть до Карибского моря мы должны были пройти еще тысячи миль, кровь охотников уже начала закипать в наших жилах.

Чех, однако, выглядел более усталым и нервным, чем раньше. Несмотря на то что мы уже миновали район максимальной опасности в Бискайском заливе, он по-прежнему продолжал настаивать на движении в погруженном состоянии. Даже когда нас омыли волны акватории квадрата 6, где любому самолету или кораблю было трудно атаковать нас, он продолжал держать нас под водой, ползя по Атлантике со скоростью пары узлов. Среди экипажа стали шептаться о том, что наш командир начал терять уверенность в себе даже при выполнении самых рутинных операций.

Я лежал в моей койке в предрассветные часы 23 октября, когда неожиданно сообразил, что дышу чистым морским воздухом. Мягкое покачивание лодки на волнах и раздавшийся вскоре пульсирующий звук дизелей подтвердили мое предположение, что мы поднялись на поверхность. Воздух был холодным, и покидать койку не хотелось. Но у меня были обязанности, которые я должен был выполнять, поэтому я нехотя все же покинул нагретое местечко. Для койки это не имело никакого значения, потому что ее должен был занять другой человек еще до того, как она остынет.

Через несколько минут я уже был одет и занимал свой пост в центральном пульте управления. Чех выглядел несколько более взволнованным, чем раньше, карабкаясь вверх и вниз по скоб-трапу между мостиком и центральным отсеком.

Я не обратил на него особого внимания. Моей главной заботой в этот момент был корабельный доктор, который, как всегда, пытался умыкнуть мою часть завтрака – чашу Kujamble Eis. Эта смесь крошеного льда и малинового сиропа весьма ценилась членами экипажа. Ее строго распределял наш кок Тони. Тони считал, что доктор и так набрал уже лишний вес, а потому ничего не давал ему помимо обычного рациона.

– Этот человек слишком много ест. Он наваливает в ведро в дизельном отсеке вдвое больше любых двух из нас! – любил говаривать Тони.

Естественно, доктор прикладывал все усилия, чтобы раздобыть хоть немного замороженного лакомства. По нескольку раз в день он заглядывал в центральный отсек посмотреть, не стоит ли на столе бесхозная чашка со столь любимым им продуктом. Я горжусь тем, что моя чашка ему никогда не доставалась.

День проходил спокойно, словно мы были на пароходной прогулке во время каникул. Мы погрузились, как только полностью зарядили аккумуляторы, и не всплывали до наступления темноты. Я был на вахте в этот вечер, когда, вскоре после полуночи, мы услышали слабый далекий грохот. По прошествии нескольких часов грохот стал громче и приблизился. Это явно были разрывы глубинных бомб. Длинные регулярные серии разрывов стихали, сменяясь несколькими минутами тишины, затем следовала новая длинная серия. Грохот взрывов глубинных бомб, похоже, очень чувствительно воспринимался Чехом.

Около полудня 24 октября мы снова услышали постоянный гул взрывов глубинных бомб, рвущихся в отдалении от нас. Нам уже часто приходилось слышать этот звук ранее, но никогда бомбардировка не длилась столь долгий период. Мы понимали, что где-то, не так уж далеко, какая-то наша подводная лодка переживает сущий ад.

Спустя несколько часов гул взрывов постепенно стал громче. На какое-то время он прекратился, затем возобновился, став ближе, чем раньше. Думаю, что не покажусь мелодраматичным, если скажу, что взрывы стали звучать как медленный, постоянный грохот барабанов военной погребальной процессии, медленно приближающейся к нам.