Ганс Якоб Гёбелер - Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U-505. 1941–1945

К сожалению, нашего краткого пребывания на поверхности было совершенно недостаточно, чтобы полностью зарядить наши баллоны с сжатым воздухом. Вследствие этого после пяти часов пребывания под водой наш анализатор газового состава воздуха показал, что дышим воздухом с опасным содержанием углекислого газа. Звук винтов вражеских кораблей, рыскающих над нами, исключал любую возможность подняться на поверхность. Наша лодка была оборудована восстановителем кислорода, но запас необходимых реагентов был настолько мал, что мы не могли использовать его долгое время.

Чтобы избежать удушья, нам в конце концов пришлось использовать индивидуальные дыхательные аппараты, обычно применяемые лишь в экстремальных случаях. Затем всем, кроме вахтенных на самых ответственных постах, было приказано лежать неподвижно, чтобы экономить кислород. Мы ненавидели таскать на себе эти проклятые аппараты! При их использовании нос зажимался специальной прищепкой, а воздух следовало втягивать через шланг, приставленный ко рту. Они никогда не работали надежно, а через какое-то время патрон, содержащий соединение калия, раскалялся, как печка.

Казалось, прошла вечность, прежде чем звук корабельных винтов удалился на достаточное расстояние, которое позволило нам рискнуть и всплыть. Металлический лязг люка на верхнюю палубу, когда он был наконец открыт, прозвучал для нас как серебристый звон рождественского колокольчика. Всасывающие клапаны дизелей были переключены на внутреннее пространство лодки, и наши «Джамбо» начали нагнетать восхитительно прохладный, бодрящий ветерок в лодку. Вы не можете вообразить себе, сколь великолепным может казаться обыкновенный свежий ветерок для человека, который был вынужден дышать несколько часов через этот удушающий дыхательный аппарат. Через довольно краткое время мы отошли от удушающих, усыпляющих симптомов отравления углекислым газом и снова стали самими собой. Мы хором помолились, чтобы нам никогда больше не пришлось снова дышать подобным образом.

Даже одна только память об использовании этих дыхательных аппаратов заставляет меня содрогаться и по сей день.

Следующие несколько дней прошли без особых событий. На поверхность мы всплывали только ночами, так что лишь немногим счастливчикам удавалось на несколько минут увидеть солнце. Но море было спокойным, взрывы глубинных бомб затихали где-то вдали, так что мы считали, что наши шансы добраться до Лорьяна поднимаются. Возможно, мы обманывали сами себя, но мы были молоды, сильны и уверены в себе. Вы должны были быть оптимистом на борту подводной лодки, потому что пессимисты кончают жизнь подобно Чеху.

Мы также беззаветно верили нашему новому исполняющему обязанности командира лодки обер-лейтенанту Паулю Майеру. Хотя ему не пришлось никогда посещать командирскую школу, он воистину знал свое дело. Мы выполняли свои рутинные обязанности, хотя он не говорил нам ни слова. Естественно, мы могли бы докладывать ему о том, что мы сделали, но он и без докладов верил, что мы сделали то, что следовало сделать.

Йозеф Хаузер, наш старший механик, всегда ходивший с угрюмым выражением лица, которого мы прозвали Енотом, был совершенно другим человеком. Он явно еще не отошел от шока после смерти своего ангела-хранителя Чеха. Лишь постепенно он осознал, что мы являемся профессиональным экипажем, а наши шансы на выживание лишь увеличились, когда командиром стал Майер. Со временем он тоже уверовал в наше выживание.

В предрассветные часы 30 октября мы отправили радиограммы в штаб 2-й подводной флотилии и в командование подводных сил Дёница. Мы информировали их о смерти Чеха и о нашем намерении вернуться на базу. Штабисты были рады слышать нас, поскольку наша лодка официально считалась пропавшей без вести.

К сожалению, враги перехватили нашу радиограмму. Вооруженные нашими секретными кодами и великолепной радиосигнальной триангуляционной сетью, союзники вычислили наше местоположение с точностью до одной морской мили. В результате на следующее утро мы подверглись новой ожесточенной бомбардировке эсминцами. Взрывы глубинных бомб барабанили по нашему прочному корпусу более восьми часов. Я лично насчитал 175 взрывов. Еще раз наша счастливая старая лодка U-505 использовала свой шанс на спасение.

Когда мы подошли ко входу в Бискайский залив, погода резко изменилась. Носовая часть нашей лодки буквально должна была прорезать себе путь, разбивая огромные валы. Условия были настолько тяжелыми, что вахты на мостике были сокращены до 30 минут – это был предел, который могло выдержать лицо человека. Мамонтоподобные волны, куда большие, чем мне приходилось видеть, перехлестывали через мостик боевой рубки, обрушивая массы соленой воды через люк. Временами вся боевая рубка заполнялась соленой морской водой на глубину в несколько футов.

На нашем центральном посту управления трюмная помпа едва справлялась с забрасываемой через люк водой. Это была тяжелейшая работа – нести вахту, когда лодку бросало и кренило с такой силой. Даже когда мы считались не несущими вахту, мы занимались тем, что просушивали от морской воды наши бинокли и смазывали машинным маслом механизмы зенитных орудий. Бедные торпедисты изо всех сил старались держать сухими наши новые торпеды, потому что их новые модели с программными механизмами могли взорваться от короткого замыкания. Мы все переводили дух и отдыхали, когда наши аккумуляторные батареи заряжались настолько, что позволяли нам идти на глубине.

Именно в одно из таких погружений я снова вошел в конфликт с офицером. В ночь на 31 октября мы шли на глубине 120 метров, когда на центральном посту управления появился наш доктор. Все другие офицеры спали столь необходимым им крепким сном, таким образом, этот медицинский шарлатан был свободен воплощать свои фантазии о том, что он истинный подводник.

Он сел верхом на подобное велосипедному сиденье офицера, отвечающего за глубину погружения, и стал отдавать приказы оператору вертикальных рулей. Лодка стала погружаться и всплывать, подобно дельфину, повинуясь рулям, с которыми забавлялся доктор. Мы, члены экипажа, которые несли вахту в центральном посту, тревожно переглядывались, но, пока он не подвергал лодку опасности, мирились с его самовольными выходками.

В один момент, однако, он приказал мне сбросить 25 литров балласта из уравнительной цистерны с помощью сжатого воздуха. Ну а я хорошо себе представлял, что открытие клапана декомпрессии при давлении 130 атмосфер вызовет громкий стук и шипение, которые будут слышны за мили кругом. Такой шум был бы прекрасным ориентиром для любых эсминцев, находящихся в этом районе. Подумав несколько секунд, я сообщил доктору, что не буду выполнять его приказ. Он вторично велел мне продуть балласт, и я снова отказался это сделать.