Владислав Кузнецов - Линейный крейсер «Михаил Фрунзе»

Вспышка разрыва возле мачты броненосца! Над палубой «Вяйнемайнена» расцветает красивый ало-черный бутон. Тяжелый снаряд угодил в погреба, и, когда дым оседает, на месте корабля кроме белого, хоть и подкопченного льда -только провал черной воды.

Кончено.

Финляндия подписала мир через неделю. Отдать пришлось все, что Советский Союз требовал до войны – без всяких компенсаций. Пришлось выдать бомбардировочную авиацию, остатки тяжелой береговой артиллерии, уменьшить армию, срыть укрепления… И все.

Кто мечтал о шестнадцатой республике, для тех перепечатали фотографии с расправами над пленными летчиками и красноармейцами. Иным напомнили шепотом: «Убийцы детей». Как после такого можно жить вместе? Сейчас самый красный-раскрасный финн, узнав о приходе русских, уйдет в лес, и не забудет прихватить с собой винтовку. Финское государство войну проиграло, но кроме государства есть и народ, и этот народ сейчас настроен против присоединения к Советскому Союзу. Вот лет через пятьдесят…

Ну, а для вовсе непонятливых есть особисты. Как и для тех, кто осмелится заявить, что СССР испугался поссориться с США.

Здесь, в Салониках, хотя и октябрь, тепло. Берег укутан зеленью, утренний ветерок, несмотря на конец октября, не норовит укусить. Фонарь «сверчка» сдвинут назад: воздух, как ни крути, прозрачней плексигласа, и алюминиевые рамки, которыми схвачено стекло, не расчерчивают небо в полоску. Море манит бархатным теплом… хоть из кабины прыгай: купаться. Райский климат, и в то, что такие края может посетить война, не верится. В наушниках – голос длинного.

– Саша, как слышишь? Высота – как в задании. Море -словно к осту от Картахены…

Поэт… Но летчик от Бога и настоящий напарник, не просто ведомый. Потому с ним и по имени, не по позывным, не только потому, что так короче. С ним можно меняться местами, работать наравне, прикрывая друг друга по очереди. Он рассказывал, как бил эрэсами по надстройкам франкистских крейсеров. Для него война – именно южное солнце, белесое от света небо, лазурная вода, в которой так трудно спрятаться «неизвестной» подводной лодке. Правда, когда разрываются глубинные бомбы, видно только бешеные пенные круги над местами подрывов – и, если повезло тебе, а не врагу – пятна мазута.

– Расходимся, Коля. И… почаще крути головой. На всякий случай.

– Понял тебя. Ну почему у людей нет пары глаз на затылке?

Позади кашляет в микрофон штурман-стрелок. Не одобряет неуставных переговоров в полете… «Сверчок» с цифрой «два» на фюзеляже на это хмыканье ржет в два голоса, всем экипажем. Два сапога – пара, довольны, мартышки гибралтарские: поддразнили полярного волка. Север не любит лишних слов, но тут-то последнее дыхание греческого лета, розы цветут. Говорят, в первую же неделю ноября теплынь закончится, дожди пойдут, слякоть… Неважно: к седьмому числу «Фрунзе» должен быть в Севастополе. Станет главным украшением парадного строя эскадры Черноморского флота. «Парижская коммуна», как ни крути, такого впечатления не производит. Корабль тесный, у самолетов ангара нет, стоят прямо на катапультах, а те, в свой черед, расположились поверх башен главного калибра. Испытали стрельбой – пару залпов точно выдерживает. А если настоящий бой, до пустых погребов? То-то! На «Фрунзе» ангар просторный, в нем по воскресеньям кино крутят.

«Сверчки» покачивают крыльями, уваливаются на вираж, на прощанье показав друг другу звезды на плоскостях. Пора браться за дело.

В наушниках – голоса штурманов.

– Я «Кабан-один»… Мое место…

В наушниках – эхо:

– Я «Кабан-два»… Мое место…

Неприятная работенка: снизу глядят ракурсные кольца зенитных ДШК, поблескивает оптика на верхушках надстроек: носовой и кормовой зенитный директоры нащупывают цель. Внизу все всерьез – к орудиям тащат практические снаряды, втыкают в машинку для выставления дистанции подрыва – сверху похоже, будто лилипуты пытаются набить винтовочную обойму. Неуютно, даже парашют, на котором сидишь, становится жестким.

На грот-стеньге крутится прямоугольная рамка: цели ищет радиоуловитель самолетов. Поворачивается совсем не механически: то быстрей, то медленней. За каждым движением – медленный, ювелирно-точный поворот рукояти оператором.

– «Кабан-один», поймали вас. Ведем! Уточните координаты.

– Штурман?

Тот диктует. В микрофоне – отдаленный голос начсвязи: ругает своих, ребята с зенитного директора определили положение самолета точней.

Все отлично слышно: связь с кораблем рассчитана на многие мили, а сейчас «сверчок» скользит почти над мачтами, круг за кругом.

Голос командира БЧ-четыре:

– Еще пару кругов, и можно увеличивать дистанцию.

Негромко поет круг винта, спереди накатывает тепло от мотора. Еще и поэтому колпак открыт: кабина у «сверчка» не то чтобы герметичная, но при закрытом фонаре жарко. Даже зимой, а сейчас… Октябрьское лето.

«Кабан-один» улыбается – а сам оглядывается. Он не верит в войну, но о провокациях доходчиво предупредили. Ну как выскочит со стороны солнца «неопознанный» истребитель, острый нос полыхнет огнем мотор-пушки… Ничего, «сверчок» и сам с усами: над широким лбом в корпусе вырублены глубокие ноздри. Нажми гашетку, и оттуда заговорит пара крупнокалиберных пулеметов. От таких не спасет ни бронеспинка самолета, ни тонкая сталь бортов эсминца, ни картонная броня мостика британских крейсеров. Как раз на случай провокаций – вылет с полным боекомплектом, даже под крыльями ждут нажатия рычажка восемь реактивных снарядов. Как сказал Николай: «Взлетели во всеоружасе».

Каламбурист!

Два круга позади. Можно расходиться дальше. Никаких чудес пилотажа, два самолета, чуть кренясь, раскручивают над портом Салоник двойную спираль – вверх и вдаль.

За ними следят сотни глаз: было бы больше, но город проснулся не до конца. Те же, кто на ногах, все при деле. И все-таки нет-нет – да поднимут голову к небу или кинут быстрый взгляд в выходящее на море окно. Редкое зрелище: когда еще в Салоники заглянет красавец-корабль линейного класса, белый с яркой медью, а над ним закружатся серебристые самолеты?

Дворник замирает с метлой в руках, часовой у штаба дивизиона эсминцев невольно держит равнение на порт. Даже командующий дивизионом вытянулся перед окном. Правая рука прижимает к уху телефонную трубку. На проводе Афины.

– Теологос, ты слышишь?

– Да.

– Твой голос?

Он смотрит на корабль под советским военно-морским флагом. На свои эсминцы, что занимают позиции. На самолеты, что неспешно скользят по небу Греции. Алюминиевые печати на договоре, вот они что. И нет пути назад.