Владислав Кузнецов - Линейный крейсер «Михаил Фрунзе»

Накатывается новая волна повреждений. Вот стрингеры звенят, что гусли – очередной тяжелый снаряд пробил защиту буля, ударил в броневой пояс.

– Доклад!

Пояс выдержал.

За кораблем стелется жирная полоса драгоценного масла. Со стороны кажется, будто это последствия попадания.

Теперь Теологос видит поле боя целиком – и своих, и чужих.

Ближе всего – «Фрунзе», крейсер посрамляет всякий материализм, выжимает на узел меньше паспортных двадцать восьми, несмотря на пожары, прибавившуюся осадку и грязный жирный след за кормой. У них там что, котлы и турбины в партии состоят?

Крейсер мчится вперед, точно на таран! Вражеским линкорам не до эсминцев: уже и средний калибр гремит по обезумевшему русскому кораблю.

Да и далеко они. Двадцать миль под чужим огнем – многовато, можно до рубежа атаки и не дожить. Тем более, появления греческого отряда ждали, и навстречу выдвигаются четыре эсминца типа «сольдати». Послабей «Георга» с «Ольгой», погрозней пожилых «Аэтосов».

Красивые корабли! Дымоводы от котлов собраны в одну трубу, та лихо заломлена назад, четыре орудия собраны в двухорудийных башнях, одна на носу, другая на корме. Во всем облике стремительность, так это и есть самые быстрые эсминцы Италии, если считать не узлы по справочнику, что выжаты на испытаниях, а те, что виданы в море, в бою. Драться с ними можно, прорваться мимо них к линкорам нечего и думать, зато до крейсеров всего десять миль. Можно пускать торпеды, дойдут. Если бы целью было напугать, заставить сломать строй, Теологос так бы и поступил, но его атака – часть главного удара. А потому цель – подранок, «Тренто». Ему отбиваться нечем, значит, достаточно выдержать огонь идущего рядом «Триесте» – и надеяться, что-то из больших может отвлечься от русских, выскажет неодобрение главным калибром…

Даже если удастся на пять минут отвлечь от «Фрунзе» восьмидюймовки «Больцано» – риск оправдан.

Теологос опустил бинокль.

– Приказ по отряду. Атаковать крейсер «Тренто», имея следующее построение…

Тонкий корпус эсминца дрожит в предвкушении решительного боя, турбина выдает полные обороты. На мачту взлетает сигнал – ради славы. Теологос всегда мечтал остаться в истории рядом с доном Хуаном Австрийским, Тегетгофом, Нельсоном, Того. Поначалу подумывал обокрасть двух последних, поднять: «Отечество ожидает, что каждый исполнит свой долг». Холодно так, чисто по-британски… Не для греков.

Спасибо русским, надоумили – сыграв гимн его Родины. Теперь флаги, что вьются на мачте эсминца, повторяют одну из строчек гимна. Так – правильней. Британский сигнал никто не стал бы дублировать, а теперь флаги вьются над каждым кораблем.

«Свобода или смерть!»

Эсминцы разбрасывают из-под острых носов пену, на палубах ворочаются многотрубные торпедные аппараты, чехлы с орудий сняты уже давно.

Русские и итальянцы воюют почти полчаса. По меркам сорокового года – вечность. Пора и грекам показать, на что они способны.

От аэродрома до моря – едва три десятка километров, «Фрунзе» своими аэродинамическими снарядами дотянулся бы. Поле уставлено самолетами. На небольшой площадке собрались четыре эскадрильи – чуть не половина всей греческой авиации. Здесь и свежие, не успевшие схватиться с врагом, части – и те, кто только что вел бой над Афинами. Второй вылет будут делать отсюда. Сейчас они стоят у своих машин: у тяжелых, точно им фюзеляж топором рубили, «Бленхеймов», у остроносых, по-истребительному зализанных «Бэттлов». Те самые самолеты, что летом не смогли отстоять Францию, осыпались с неба, как лепестки с отцветших яблонь Фландрии…

Пока к самолетам подвешивают бомбы, пока заряжают пулеметы, есть время выкурить сигарету, сказать пару слов тем, кто не был в бою. Вот делится соображениями пилот двухмоторного бомбардирощика:

– Они от бомб уворачиваются, – говорит, – и ловко. Держишь курс, бомбардир бросает серию, большой палец кверху показывает: мол, хорошо пошли! Так итальянец, сволочь, руль перекладывает. Пока бомба с трех тысяч падает, даже линкор от нее увернется, хоть он и здоровый. И из «минизини» лупит так, что только держись, но мы все целы. Дырки в плоскостях не в счет… Сейчас еще разок попробуем. Как, бомбардир?

Штурман смотрит на огонек сигареты, бормочет под нос:

– Гвоздики… Чертовы похоронные цветы… А?

– Говорю – попробуем до макаронников дотянуться? Если морячки их стреножат, пойдет другая забава.

Штурман отбрасывает сигарету.

– Если не стреножат – тоже. Есть мысль.

– Ну-ка…

– Просто все. Если бросать не с трех тысяч, а с бреющего, хрен они увернутся. И можно брать не мелочь россыпью, а одну большую. Тысячу фунтов! Думаешь, они такое – переживут?

– А мы? Мы такое переживем?

Штурман не ответил. Достал из кармана пачку сигарет, покрутил в руках, сунул обратно.

– Я вниз смотрю, – сказал. – Почти все время. А внизу Пирей… Черный весь, только красное пробивается. Город словно цветами засыпали. Гвоздиками – знаешь, такие багровые? Как могилу. У меня там все… А мы по небу гуляем, где зенитки не страшны! В игрушки играем: наши бомбы мимо, их снаряды, те, что в нас – тоже. По-настоящему – слабо…

Вокруг собрались другие летчики: пилоты, штурманыа, бортстрелки. Афины и Пирей – шестая часть населения Греции. Летчики редко выходят из сельской глубинки.

– Самим Афинам досталось меньше, – сказал кто-то. —Горы от снарядов прикрыли. Некоторые кварталы – целые. Ну, почти…

Мало какой город в двадцатые-тридцатые годы вырос больше, чем Афины. Беженцев из Малой Азии надо было где-то селить. Новые кварталы росли, как на дрожжах – о том, чтобы строить их из бетона и камня, и речи не шло. Таким домишкам и попадания не надо, ударной волны от пятнадцатидюймового снаряда вполне достаточно. А после снарядов пришли пожары…

Историки подсчитают: Афинам и Пирею досталось не больше, чем Лондону в худшие дни сентябрьских бомбежек. Пожалуй, примерно столько же, сколько Ковентри.

Только почти миллион греков вдруг оказался вычеркнут, оказался для остальной страны в сером тумане между жизнью и смертью. Как солдаты на войне, как моряки в море…

К ним спешат на помощь – не только из Салоник. Там, куда не дотянулась железная дорога, и нельзя было послать санитарно-спасательный поезд – формируют автоколонны.

А еще за них мстят.

Над ангарами, над бетоном взлетной полосы, несется сигнал.