Свирид Литвин - Необыкновенный рейс «Юга»

— До свидания!

— Счастливо!

— Счастливо и вам!

Команды машут друг другу кепками и сетками. Суда выравнивают носы по направлению своих курсов и, бурля винтами воду, расходятся. «Томск» медленно направляется на восток к Сингапуру, а мы — на запад, к заходящему солнцу. Красный, свободно видимый глазами диск солнца через минуту-две медленно опускается в порозовевшую глубь безмолвного океана, а еще через полчаса наступает сумрак. Темная глыба уходящего от нас «Томска» становится невидимой, и мы остаемся в жуткой, по-новому ощущаемой и как бы подозрительной ночной тишине океана сами.

— Вот тебе и война! — воскликнул, ни к кому, собственно, не обращаясь, один из кочегаров, когда «Юг» пошел полным ходом, а команда, отойдя от фальшборта, направилась к кубрикам.

Будь эти слова сказаны за час, за день до встречи с «Томском», они не имели бы того смысла и значения, какое приобрели сейчас. Раньше их пропустили бы мимо ушей, но сейчас в их смысле чувствовалась и какая-то угроза, и предостережение… Каждый после этих кратких слов тревожно почувствовал и понял, что война — это не что-то безличное и отвлеченное, как думали многие раньше, а нечто, нераздельно связанное с каждым человеком на земле, знает он об этой войне или не знает.

Неприятно близкой и непосредственно нам угрожающей сделал эту войну, конечно, «Эмден». «Эмден»! Как, однако, странно все произошло.

Не более полугода тому назад мы стояли рядом друг с другом, разделенные лишь узким молом в Циндао, и никто тогда ни с нашей стороны, ни со стороны команды «Эмдена» не знал, не думал и не предполагал, конечно, что мы, так мирно и по-соседски стоявшие друг возле друга, можем стать вдруг друг другу врагами.

Наша команда мирно и свободно, как у себя в России, заходила с матросами «Эмдена» в рестораны и пивнушки Циндао, и никому — ни со стороны матросов с «Эмдена», ни с нашей стороны — не приходило в голову коситься друг на друга. Наоборот. Когда нас человек пять зашло в одну из пивнушек, к нам, бросив за своим столиком товарищей, подошел один из матросов «Эмдена». Весело поздоровавшись с нами на ломаном русском языке, матрос вступил в разговор. Из смешанного русского, немецкого и английского мы узнали от матроса, что он до военной службы плавал на судах торгового флота, часто бывал в Одессе и прочих портах. Из его разговора видно было, что он очень хорошего мнения о России, русских городах и людях, населяющих Россию. Видно было, что ему очень приятно и интересно говорить с нами и вспомнить свое прошлое, не связанное с военной службой.

Разговаривая с этим веселым матросом с «Эмдена» на разных языках, мы видели в нем только нашего веселого товарища по профессии. Теперь этот товарищ, будучи, возможно, командором на «Эмдене», должен будет, совершенно не имея никакой вражды к нам, стрелять в нас по приказанию офицера. Это было до смешного нелепо, этому не хотелось верить, но вопреки всему, это было так. После предупреждения с «Томска» о том, что мы можем встретиться вдруг с «Эмденом», возник тревожащий всех вопрос о том, будет ли «Эмден» при встрече топить судно с командой, или команде прикажет с судна убраться, а потом уже будет расстреливать и топить само судно… Никому не хотелось быть потопленным вместе с судном, все уверяли себя, что перед потоплением судна команде будет предложено перебраться с судна если не на сам «Эмден», то, в крайнем случае, хоть на шлюпки. Все так думали и все так говорили, потому что так приятнее было думать. Кроме этого, все тешили себя надеждами ещё и на то, что нам, с переменой курса, может быть, и вовсе не придется встретиться с «Эмденом». Изменение курса вселяло надежду на то, что рейс наш если и затянется немного, то закончится благополучно. Через час после встречи с «Томском» мы узнали от лакеев, что в кают-компании было совещание капитана со своими помощниками и что на этом совещании решено в десять часов вечера изменить курс. Ночь мы провели внешне спокойно. Ходили на вахты, сменялись, отдыхали и спали, как и всегда, но уже без прежнего безразличия к тому, что будет через час, через вахту, утром, вечером или ночью.

Каждый молча, правда, стал чувствовать свою зависимость от чего-то хоть и далекого, но огромного и могучего, что бессознательно и неразумно, самым нелепейшим образом может раздавить вдруг каждого и не нести за это никакой ответственности. Имя этому неясному и пугающему было не «война» даже, а просто какая-то несуразность жизни. Утром следующего дня мы увидели, что солнце взошло не по корме у нас, а с левого борта. Мы шли на юг.

В девятом часу, после завтрака третьей вахты, по приказанию старшего помощника вся команда была вызвана на палубу к четвертому номеру трюма. Вышедший вскоре старший помощник очень коротко объяснил команде создавшееся для судна положение и успокоил тем, что благодаря принятым мерам все должно закончиться для нас благополучно. В заключение он, однако, напомнил всем о том, что с сегодняшнего дня два раза в сутки будут устраиваться водяная и пожарная тревоги и необходимо всем тщательно проверять расписание своих мест во время возможных аварий.

Обойдя затем кубрики палубной и машинной команд, он приказал вывесить у каждой койки доселе беспорядочно валявшиеся спасательные нагрудники из подшкиперской и развесить в коридорах и возле машинного отделения.

Тотчас же после ухода старшего помощника, часть матросов под руководством одного из младших помощников занялась осмотром шлюпок, наполнением свежей водой бочонков на шлюпках, а другая вместе с подшкипером — погрузкой на шлюпки сухарей и консервов. И на словах, и на деле мы серьезно готовились к вполне возможной аварии. Но глядя на совершенно пустынный океан, над которым, кроме нас, из прочих предметов природы высоко в небе висело всего лишь яркое солнце, мы никак не верили в возможность этой аварии здесь, в этой безграничной водной пустыне.

Ровно в десять часов дня мы опять изменили курс и опять пошли на запад. Шли теперь курсом, по которому в обычное время не ходило, пожалуй, ни одно судно. Раньше, когда ходили обычными курсами, на которых нас изредка догоняли и часто встречали разные пароходы, днями не обращали внимания на горизонт, не думали о том, что находимся в море и почти безразлично относились к видимым иногда дымкам на горизонте. Но сейчас, в этом месте океана, где в десять лет разве по нужде кто скитался, мы неожиданно для себя каждый раз, выходя из кубрика или вахты на палубу, начинали рыскать глазами по всему пустынному горизонту с преднамеренной мыслью увидеть где-нибудь или дымок какой, или судно. Мы хорошо знали, что в этом месте океана невозможно увидеть какое-нибудь судно, мы не верили даже в то, что здесь встретимся с «Эмденом», и все же и днем и ночью подолгу вперяли взоры в немые и пустынные дали. Раньше, когда каждый день на кормовом флагштоке развевался наш национальный флаг, мы на него совершенно не обращали внимания. Теперь же, когда флаг по совету капитана с «Томска» был убран, мы невольно и даже с грустью посматривали на голый флагшток, и становилось почему-то обидно не за национальный флаг, а за флаг нашего «Юга», за то, что где-то кто-то почти неосязаемый принудил нас унизиться и вместе с полотнищем флага как бы прятать лицо свое.