Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!

– Я не все, – буркнула черноглазая, – я еду, чтоб вернуться. Потом.

И ни следа улыбки, только ноздри чуть раздула. Стало ясно: вернется. Если выживет. Но если выживет, кое-кого ожидает ад. И на земле, и после.

О чем думала Руфина, которую только телесная боль и монотонная работа отвлекали от боли душевной? Точно знает разве наполовину сточенный клинок навахи. Два месяца пути – и два месяца бездеятельной боли – вылепили из двух личин одну личность подобно тому, как долгая плавка в тигле порождает булат из железа и чугуна. И придали ему должную форму.

Сколько раз среди встающих на дыбы валов ей приходило на ум: «Отринь месть. Прости! И будет тебе новая жизнь, новое счастье… Твои враги – поборники христианской веры, они заблуждаются, но искренне. Они не узнали в тебе и твоих близких христианских душ? А ты приглядывалась к душам тех, чьей кровью обагряла меч в севильском порту?» Руки охватывали голову, но голос приходил не сквозь уши. «Ты девушка. У тебя в этом мире другое назначение, не зачитывать параграфы, не колоть и рубить. Месть – не твоя забота. Создай семью, роди наследников отцовской чести – пусть они ее восстановят. А тебе… неужели не хочется уютного дома и доброго мужа – своего, родного?»

Так – всю ночь и весь пасмурный день, не умолкая. Когда же заря перекрашивает волны в цвета безжалостного пламени, когда с ясного неба спускается к самым мачтам безжалостное светило – звучит иной голос. «Искорени скверну! Ты слуга Закона, так покарай тех, кто назначил Законом самих себя, за мзду малую! Зуб за зуб, око за око, жизнь за жизнь и огонь за огонь! Подними меч свой и иди!»

Меч недалеко: в сундуке с багажом. Не принято девушке таскать оружие на поясе. Лежит в сундуке… И то хорошо! Чуть не на стене у королевского советника Севильи не остался! Не подошел к девичьему наряду, а главное – очень примелькался. Способных узнать любимое оружие дона Диего де Эспиносы куда больше, чем тех, кто припомнит лицо Руфины де Теруан. А пистолеты все-таки пришлось поменять. Запомнил орден медвежьи головы? Вот под рукой новая пара, у этих на рукоятях скалят пасти львы. Когда в сердце гасла волна гнева, приходил змей. В парусиновой выгородке – ни выстрелить, ни метнуть наваху, от рукояти враг рода человеческого научился уворачиваться, и преловко! От него и сбежала на палубу, а толку? Даже когда искуситель не успокаивает сердце временным утолением боли – зато потом как плохо! – в голове крутится страшное.

Девушка знает: что бы она ни выбрала, змею этот вариант отлично подойдет. Выбрать покой и семью? Зло продолжит свою работу, ножи, пули и яды уничтожат немало хороших людей. Выбрать месть? Вести одинокий бой – без полномочий и чина, не по параграфам кодексов и обычаю, но своим разумением? Черная кровь врагов прольется на сердце бальзамом, но не погибнет ли душа? И не попадутся ли под тяжелую руку достойные люди?

Вероятно, сошла бы с ума – да хитрый боцман подсунул чистильщице пистолетов работенку: корабельные пушки. Упросил взглянуть, помочь… Смиренно выслушал брошенный в воздух упрек олухам, что не обиходили оружие. И довольно наблюдал, как так и не покинувшая до конца свой внутренний мир астурийка возится с малокалиберными защитницами корабля. Пусть обзывает их «плевалками», все равно старается – и женская ласка идет пушкам на пользу.

Любо-дорого смотреть, как донья Изабелла холит бортовые батареи флейта: с тем же основательным вниманием, что и собственные пистолеты. Банит, чистит, колеса салом смазала, проверила крепления, чтоб в шторм не отвязались. Веревки сочла старыми и слишком короткими, велела заменить. Проверила: как откатываются, как наклоняются. Как ствол над лафетом качается, легко ли ходит клин, которым задают возвышение. Каждый день – наведывает.

Капитан заметил. Пошутил: у нас, мол, артиллерийский офицер завелся. Велел подарить донье Изабелле штормовую шляпу, а то ходит простоволосая, хуже портовой шлюхи. Глазам больно! Для валенсийца лента – не головной убор.

Девушка шляпу поняла, как назначение. Нашла охотников, не столько любителей пушек, сколько желающих развеять безделье, принялась муштровать. Мальчишки к ней прилипли все, да так, что солью не отгонишь, отчего команде стало не в пример меньше беспокойства. Зато банить, заряжать, накатывать пушку, обращаться с жаровней и пальником ученики наловчились до изумления. Черноглазая между тем словно и не просыпалась, так и хлопотала в забытьи. Как будто ей все равно, что делать, лишь бы занятие нашлось. Только когда пришла беда, распахнула глаза действительно широко. Прицепила меч. Рассовала по карманам пистолеты. И попросила весло.

Возражать боцман не стал. Спросил:

– Мозолей не боитесь? Кровавых? Сядете на банку, спрос будет, как со всех.

– Лучше мозоли на руках, чем нож в глотке, – откликнулась та, – да у меня и так есть парочка.

Показала ладошку.

– Гитара? А отчего в дороге слышно не было? – улыбнулся боцман.

– Перо. Да и нет с собой. Приходится стихи на память затверживать.

Для одного пера потертостей многовато. Да и струны режут только пальцы. Похожие мозоли боцману видывать приходилось, и никак не у писарей или музыкантов – у людей, что живут шпагой… Расспрашивать некогда. Все силы – веслам. Тянутся часы галерного труда, когда слово вымолвить в тяжесть. Под вечер, еще засветло – передышка. Ночью сызнова за весла. Капитан сказал, надо поменять место в темноте и лишь потом перестать плескаться.

Его «немного» вылилось в два часа гребли и скорей повредило, чем помогло. Возможно, именно шум тянущих корабль вельботов и вывел на него земноводных разбойников. Возможно, именно спокойный плеск своих весел отвлек от звука чужих. Атака была короткой. Буканьеры, словно из ниоткуда, оказались на палубе.

Едва услышав крики и короткий лязг клинков с флейта, помощник отвязал линь буксировочного троса. Крикнул, чтоб на боцманском вельботе расслышали:

– Уходим. Навались! Нашим уже не помочь…

Наверное, тогда Руфина-Изабелла проснулась от видений окончательно. Вновь у нее была служба! Рядом – в нескольких взмахах весел – разбойники убивали людей… Потому раньше, чем боцман успел ответить: «Слушаюсь», помощник услышал задорное:

– Жен и детей бросить? Да есть ли в Испании крестьянин, что не знает, за какую сторону держать нож?

В тропической ночи не видно даже глаз, но помощник почувствовал: не повернет, в ножи возьмут его. И переложил руль.

Разумеется, они опоздали. Бой на флейте завершился, едва начавшись. Пришлось карабкаться по штормтрапу на высокий борт. Получать удары и выстрелы сверху. Зацепиться за край палубы. Дождаться выстрелов и криков позади, внезапной слабины в рядах пиратов. И, наконец, быстрого южного утра. Когда окончательно стало ясно: помощник стал капитаном, от команды не уцелело и половины. Из пассажиров, кто был на корабле, выжило несколько женщин, с которыми буканьеры намеревались позабавиться чуть позже. Из детей – кто спрятался.