Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!

Хайме мрачен, а ведь получил чего хотел, даже больше. Не посмотрел на казнь. Убил пирата, убил не одного, убил сам – хотя и помогли маленько. Убил пусть и не в бою, но по военной необходимости.

Они спали – не все, иные ждали утра. Наверняка прикидывали, как выкупиться из английской неволи, злой, но алчной. И тут прикосновение к плечу. Достаточно громкое: «Пошли, тебя тут раньше времени купили. За деньги, а не ирландца, ха-ха. Ну, шевели мослами. Лодка под кормой». Которая как раз прикрыта капитанской палаткой. Поначалу казалось – ничего слишком сложного. Вызвать кандальника на корму, еще и сказать, что, мол, обменяли его… А там – ударить ножом, придержать, чтоб не сумел заорать и не плеснул слишком громко. Морские разбойники отличат плеск весла от плеска упавшего в воду тела.

Как он мечтал просмаковать каждое мгновение мести – короткий переход от надежды к агонии, стремительно уходящая из тела жизнь, словно льющееся в глотку вино… На худой конец – удовлетворение от свершения должного, даже холодное безразличие рутины. Вышло иначе.

В абордажном бою есть ярость, есть нанесение ран – и почти нет смерти. Некогда учуять вонь смерти, рассматривать кровищу, выпущенные внутренности. Там кружит голову ярость схватки. А здесь – нужно крепко держать уже обгадившегося смертника, иначе… Всплеск. Хорошо, кандалы затаскивают тело вглубь почти мгновенно.

Это случилось на пятом смертнике. Обреченный успел испугаться, рот жадно хватнул воздух – крикнуть. Не дали, когда нож вскрыл горло, вместе с кровью хлынул то ли вой, то ли хрип, то ли бульканье. Громко! Сейчас за ним последуют крики кандальников. Пираты наверняка знают, как звучит перерезанная глотка… Нет, тихо. И все-таки…

Хайме сжал и разжал кулак. Руки не дрожат, уже хорошо. У него. Помощники выглядят хуже.

– Плохие из нас головорезы, – сказал квартирмейстер. – Пойду, скажу капитану, что кишка у нас тонка…

Рады… Невыполнению приказа? Не дело. Хотя бы потому, что у самого лейтенанта Санчеса на душе не разочарование – облегчение и радость. Что ж, настроение недолго испортить.

– …а потому за этот бой вы получите на треть меньшие призовые. Как и я…

Капитану можно сказать другое. Не то, что резать безоружных – рука дрожит, и не то, что Хайме Санчес только что остановился на той самой грани, которую некогда для себя же и провел: носки сапог висят над пропастью, в которую чуть не свалился, а теперь волен плюнуть. Нет. Сейчас квартирмейстер откинет полог капитанской палатки и скажет… Что?

– Донья Изабелла? Мне приходится доложить о неудаче…

Хайме говорит о том, что на каждого пирата приходится тратить несколько минут, а их почти пять десятков. А еще – можно сделать так, что при абордаже ни один из них не вздумает крикнуть… Например, сказать, что решили продать их в обход договоренности с губернатором на ту самую фрегатту, и если хоть одна тварь шум поднимет – всех продадут, все пойдут на сахарную каторгу.

Капитан де Тахо кивает, щелкает крышкой часов. Голос ровный.

– Хорошо. Атакуем через четверть часа после начала «собачьей вахты».

У вахтенных на фрегате как раз пройдет первая бдительность, глаза начнут слипаться. Дело началось, а месть и прощение… О них можно подумать после.

Полковник Мэллок перед утренней операцией немного нервничал. Потому и взялся проверять посты. И занятие, и польза для службы, которую нести нужно в оба глаза. Угроза мятежа – не только повод не выпустить испанскую посудину из гавани. Рабов много. Очень много. По сотне на каждого плантатора. По десятку на каждого свободного. Поэтому триста человек гарнизона обязаны смотреть во все глаза и слушать во все уши и – готовиться. Крепкому войску мятежи не опасны. На острове ни гор, ни лесов, побеждает тот, у кого ружья и крепкий строй.

Вот только пикету из трех ополченцев строя не сбить. Даже, если к ним прибавить второй такой же пикет, сержанта-разводящего и полковника, которому не спится. А выстрелы ночью менее надежны, чем удары мачете, которых на острове, славящемся сахаром, хватает на всех.

К сожалению, они раздались, эти выстрелы. Значит – половину людей в порт, помогать «Ковадонге», а сам со второй – на улицы. Отвлекать врага и шуметь.

– Эрин и Испания! Испания и свобода!

И простое:

– Бей, круши!

Пока их на улицах мало, но волшебное имя великой державы превращает трусов в наглецов. Если за спиной испанский десант – значит, все можно! Слуги превращаются в убийц, а родные стены хватают хозяев за горло языками огня и душат едким дымом. Праздник! День огня и крови! День, когда тьма, скопившаяся в душах, осветит пожаром тропическую ночь.

Впрочем, не все англичане недовольны таким оборотом дел. Католики – на острове таких немало, и вовсе не только пленных – спешат высунуть нос. Иначе не разберут. А добрых католиков испанцам резать не стоит.

– Пресвятая Дева и Рим!

Навстречу удары наспех расхватанными клинками:

– Парламент и Испания!

Противники короля тоже проснулись. Тоже надеются, что испанцы – за них. Политически-то испанцев принято считать союзниками парламента, пусть только для того, чтобы королевские приватиры могли брать призы. Уж не они ли и приманили десант?

Каждый клич рождался при встречах на темных улицах, в попытке выйти из города или замкнуться в форте. Ведь главную опасность видели именно в шагающих по Эспланаде, ведущей к центральному форту, закованных в сталь идальго.

Только до форта нужно еще добраться, а на улицах стычки уже не только между рабами и хозяевами! Английские партии схватились между собой. И капитан-роялист, пытающийся рассмотреть с высокой стены форта первые пожары и расслышать, что же там происходит, приходит к решению – в форт впускать только сторонников короля. Отдать приказ не успевает.

Более чуткий лейтенант первым расслышал крики, свидетельствующие, что до острова докатилась гражданская война. Что ж, железо панциря не спасет командира – зато помешает почувствовать упершееся в спину дуло. Палец выжимает спуск. Осечка… Остается рвануть из ножен шпагу, надеясь прихватить растерянным.

Судья Джонс проснулся именно от этого. От криков и звона оружия. Сунулся за пистолетом – вовремя, снизу раздался шум… Правда, никаких звуков борьбы, скорей – разговор. А потому – накинуть халат, вставить руки в рукава, невзирая на подагрический прострел. Слуги, конечно, исчезли все, ну да чего от них ждать? Спуститься. То ли умереть, то ли помочь… Неважно, в любом случае следует оставаться джентльменом.

Даже когда перед тобой – небольшая толпа людей в рогоже. Голые до колен ноги, особенно красные при свете факелов. Тропическое солнце не любит ирландской кожи. В руках у незваных гостей мачете. Значит, мятеж. И смерть.