Артуро Перес-Реверте - Осада, или Шахматы со смертью

В ближайшие часы или минуты, повторяет он про себя. Сделав несколько шагов по улице и вглядевшись в нее. С этой минуты — и Тисон ощущает зуд нетерпения, — может быть, вообще ничего не произойдет, а может быть, на него с небес упадет бомба. Как тогда, на улице Вьенто, в последний раз. Когда кота разнесло в клочья. Он вспоминает это и дальше ступает с нелепой осторожностью, как будто от того, куда он шагнет, зависит, разорвется ли рядом французская бомба. На кратчайший миг ему чудится, что оказался в вакууме, что оттуда, где он проходит сейчас, вдруг выкачали весь воздух, и Тисона вдруг пронизывает тревожное ощущение нереальности всего происходящего. Что-то похожее бывает, с удивлением отмечает он, когда стоишь над пропастью — вот так же властно тянет она к себе, и так же возникает неизведанное доселе головокружение. Или что-то вроде. Возбуждение — вот еще одно подходящее слово. Какое-то любопытство, какое-то смутное, стыдное удовольствие. Сам испугавшись того, куда обратились его мысли, комиссар чувствует, что — подставился. Сделался слишком уязвим физически. Так, вероятно, должен ощущать себя солдат, вылезший из траншеи под огонь невидимого врага. Тисон вертит головой из стороны в сторону, словно избавляясь от дурноты, — наверху, на балконах, горожане, Кадальсо рядом с трупом, полицейские на углу сдерживают зевак. Несколько придя в себя, он отыскивает ту часть улицы, что кажется ему самой безопасной, если принять в расчет, что французская артиллерия бьет по городу с востока.

Естественно, убийцу надо брать сейчас же. Задержавшись в подворотне, комиссар размышляет об этом «сейчас же». Размышляет не без злой насмешки. На самом деле его удивляет собственная нерешительность — тем паче, что существует четкий порядок приоритетов. Бомбы и убийства. До и после. На самом деле его больше всего раздражает, что придется вмешиваться в решение задачи, не прояснив самый туманный аспект ее. Однако пятое убийство выбора не оставляет. Основной подозреваемый установлен; начальство требует представить его. Точнее говоря, требовать и стучать кулаком по столу оно примется чуть погодя, как только весть о новом преступлении распространится по городу. И на этот раз можно не сомневаться, что распространится: рты заткнуть не удастся. Слишком много дурачья повылезало на балконы, и журналисты отыщут себе поживу. Да, при таком раскладе начнется гонка, и распутывать все прочие узелки этой головоломки будет некогда. Может быть, до них и вовсе руки не дойдут. Уверенность в том, что именно так и произойдет, повергает комиссара в глубокую печаль. Какое разочарование — повязать убийцу, не уяснив сперва, какие же загадочные физические законы руководили его игрой. Не узнав, действовал ли он в одиночку или был лишь звенышком сложной цепи. Не поняв — это ключевая фигура или ничтожный винтик.

— Ну так что там с этим Фумагалем?

Он обернулся к своему помощнику, который, не сводя глаз с прикрытого одеялом тела, сосредоточенно ковыряет в носу. Кадальсо знает: его дело — не толковать факты, а докладывать о них точно и своевременно. И голову себе лишними вопросами не забивать. И дрыхнуть без задних ног.

— Под наблюдением, сеньор комиссар. Две пары агентов посменно стоят перед домом с ночи.

— И?

Повисает напряженное молчание: Кадальсо пытается сообразить, требует ли этот односложный вопрос пространного ответа:

— И — ничего, сеньор комиссар.

Тисон в нетерпении стучит тростью:

— Он не выходил?

— Нет, насколько я знаю. Агенты божатся, что был дома весь день. Под вечер пошел ужинать в трактир, потом посидел сколько-то времени в кофейне «Аполлон» и засветло вернулся к себе. В девять с четвертью свет у него в окнах погас.

— Чего-то больно рано он улегся… Уверен, что он не выходил?

— Так утверждают те, кто следил за домом. А те, кто за ними — докладывают, что не сходили с мест до смены, а подозреваемый даже не приближался к дверям.

— На улицах сейчас темно. Он мог выйти черным ходом.

Кадальсо собирает лоб в глубокомысленные морщины.

— Нет, едва ли… Из дома нет второго выхода. Разве что он мог бы выбраться через окно в патио соседнего дома. Однако, если будет мне позволено высказаться, это чересчур смелое предположение…

Тисон придвигается вплотную — лицом к лицу:

— А если уходил и возвращался по крышам?

Снова молчание. На этот раз — красноречивое и сокрушенное.

— Кадальсо… Я не знаю, что с тобой сделаю, паскуда!

Сбир смотрит исподлобья, покаянно повесив голову.

— Недоумок! И ты, и они все! Сборище безмозглых олухов. Уроды!

Кадальсо мямлит какие-то вздорные оправдания, которые комиссар обрывает взмахом трости. Не время слушать всякую чепуху. Действовать надо. И прежде всего — не выпустить птичку из сети.

— Что он сейчас делает?

Кадальсо смотрит покорными глазами псины, получившей заслуженную трепку и жаждущей исправиться.

— Дома сидит, сеньор комиссар. Вроде бы все тихо… На всякий случай я велел удвоить посты…

— И сколько там сейчас человек?

— Шестеро.

— Значит, не удвоить, а утроить, болван!

Тисон ведет в голове расчеты. Кадис — это шахматная доска. Есть ходы правильные, есть — успешные. Хорошему игроку свойственно умение предвидеть и выжидать. Тисон рад бы счесть себя таковым, но знает за собой лишь изворотливость и хитрость. И опыт. Что ж, покорно подводит он итог своим размышлениям, будем ловить его с тем, что имеется.

— Скажи, чтоб труп отсюда убрали. В морг.

— Тетку Перехиль не будем разве ждать?

— Не будем. Эту, не в пример прочим, освидетельствовать не надо.

— Почему, сеньор комиссар?

— Что ж ты за остолоп, Кадальсо? Ты же сам докладывал, что убитая занималась проституцией.

Сделав несколько шагов к центру улицы, он вновь останавливается, глядит по сторонам. Хочет проверить то, что почувствовал мгновение назад, когда оценивал — может ли сейчас прилететь бомба? Ничего определенного, лишь смутное, почти неощутимое подозрение. Что-то связанное со звуком и с тишиной, с ветром и его отсутствием. С плотностью, с фактурой, если можно так сказать, воздуха в этой части улицы. И подобное случается с комиссаром уже не впервые. Озираясь, очень медленно подвигаясь вперед, Рохелио Тисон пытается вспомнить. Вот теперь он уверен, что уже переживал схожие ощущения — или их последствия. Когда мысль неким таинственным способом как будто узнает то, что было когда-то в прошлом. В других обстоятельствах. Или — в другой жизни.

Улица Вьенто, внезапно и ошеломленно вспоминает он. Там, в патио заброшенного дома, где было обнаружено тело предыдущей жертвы, он впервые испытал это смутное чувство. Эту совершенно непреложную уверенность в том, что в определенном месте и в должное время воздух поменял свои свойства, словно этот участок улицы чем-то отличается от всех прочих и обладает какими-то разительными особенностями. Словно он накрыт стеклянным колоколом, отделяющим его от всего, что вокруг, и выкачавшим из него весь воздух. Участок абсолютного вакуума. Комиссар, пораженный своим открытием, делает еще несколько шагов наугад, стараясь попасть туда, где был прежде. И наконец неподалеку от трупа, в вершине прямого угла, образующего улицу, снова чувствует — да, он опять оказался в этом ни на что не похожем, зловещем пространстве, где воздух неподвижен, все звуки приглушены и отдалены и даже температура кажется иной. Вакуум затрагивает и все пять чувств. Ощущение длится лишь миг и развеивается. Но этого достаточно, чтобы вся шерсть на теле встала дыбом.