Артуро Перес-Реверте - Осада, или Шахматы со смертью

Фраскито Санлукар упаковал покупку, протянул ее Фумагалю, отер руки о свой серый халат. С вас девятнадцать реалов. И покуда чучельник достает из кошелька два серебряных дуро, костяшками пальцев выстукивает по деревянной стойке нечто бодрое. Пам-парам-пам-пам. Дробь обрывается, когда издали долетает приглушенный расстоянием грохот. Он еле слышен. Оба оборачиваются к двери на улицу, где как ни в чем не бывало идут прохожие. Похоже, в другом конце города, говорит хозяин, подавая сдачу и вновь раскатывая по прилавку свое пам-парам-пам-пам. Дело обычное, здешним плевать на французскую артиллерию: квартал Ментидеро — вне досягаемости бомб с Кабесуэлы. И по расчетам чучельника, так будет продолжаться еще некоторое время. Изрядное, к сожалению.

— Будьте осторожны, дон Грегорио. Лягушатники палят наудачу, в белый свет, но все же… Как там у вас, в вашем квартале?

— Падают иногда. Но это вы верно говорите, «в белый свет».

Сопровождаемый дробью, он с пакетом под мышкой выходит из лавки. Еще рано, и солнце пока оставило в росистой тени мостовую, решетчатые калитки, цветочные горшки. Несмотря на только что грянувший орудийный раскат, кажется, что война бесконечно далеко отсюда. В сторону Кармен и Аламеды прокатывает свою тележку продавец оливок, выкликая, что в продаже имеются зеленые, черные и особо крупные мясистые маслины- гордалес . Навстречу ему идет водонос с бочонком за спиной. С балкона на втором этаже вытряхивает рогожную циновку молоденькая служанка в платье без рукавов, а снизу, прислонившись к стене на углу и покуривая, наблюдает за ней высокий мужчина.

Чучельник, погруженный в свои мысли, шагает по улице Олео к центру. А мысли у него в последнее время безрадостные. Когда минует угольную лавку, приходится ступить с тротуара на мостовую, чтобы обойти длинную очередь за мелким древесным углем: зима у ворот, с каждым днем на дворе все сырей, и под столиками трактирщики уже разжигают жаровни. Чуть скособочась, Фумагаль бросает быстрый взгляд через плечо и убеждается — тот, высокий, следует за ним. Возможно, что это просто совпадение, и, скорей всего, так оно и есть, но саднящее ощущение тревоги усиливается. С тех пор как началась война и установились его отношения с французами, эта вечная тревога была естественной, непреходящей и оттого — терпимой, однако в последнее время и особенно после разговора с Мулатом на площади Сан-Хуан-де-Дьос она не дает ему покоя. Грегорио Фумагаль не получает ни инструкций, ни известий. И действует теперь вслепую, не зная, полезны ли оказываются его депеши, в какую сторону двигаться, как пополнить убывающий запас голубей — единственной ниточки, связывающей его с Трокадеро. Когда он отправит в полет последнего гонца, оборвется и она. И круг одиночества его замкнется наглухо.

На маленькой площади, в которую упирается улица Хардинильо, чучельник с непринужденным видом останавливается перед какой-то лавчонкой и снова бросает взгляд назад. Высокий проходит мимо и идет дальше, а Фумагаль краем глаза рассматривает его — коричневато-бурый, дурно сшитый сюртук, потрепанная круглая шляпа. Полицейский? Не исключено. Но вполне может оказаться одним из тех сотен эмигрантов, которые праздно слоняются по городу: благодаря свидетельству в кармане можно не бояться, что призовут и пошлют воевать.

У страха глаза велики, думает Фумагаль, отправляясь дальше. Страх распространяется по всему организму, как злокачественная опухоль. Вот мгновение, когда вступают в противоборство физика и опыт: физика говорит, что неизвестно, вправду ли за ним следят, опыт утверждает, что при надлежащих обстоятельствах это может случиться. Разум подтверждает: да, это вполне вероятно. Однако вывод не столь уж драматичен — в этой вероятности таится тень облегчения. В конце концов, упасть — не так уж страшно. Чучельник убежден, что судьба каждого зависит от непостигаемых причин в рамках универсальных законов. И все, включая и самое жизнь, рано или поздно кончается. Подобно животным, растениям и минералам, однажды придется и ему сдать на вселенский склад элементы, некогда полученные взаймы. Такое происходит ежедневно, и он сам способствует этому. Помогает правилу действовать неукоснительно.

На площади Палильеро, неподалеку от лотков, где продаются газеты и литографии, люди — местные и пришлые — толпятся возле двух недавно наклеенных на стену бюллетеней, живо обсуждают их. В одном сообщается, что по предложению Регентства кортесы постановили выделять ежемесячно для нужд военно-морских сил и на фортификационные работы двенадцать миллионов песо. Все соки из нас высасывают, громко негодует кто-то. Что с королем, что без — все едино. Второй бюллетень уведомляет, что магистрат Гаваны, не подчинившись кортесам, отменил их декрет об освобождении чернокожих рабов, поелику оный идет вразрез с интересами острова Куба и может ввергнуть его, подобно тому как это произошло во французском Санто-Доминго, в стихию безначалия и мятежа.

Глупцы, думает Фумагаль, покуда пробирается сквозь толпу — скорым шагом, ни на кого не глядя и всем видом своим выказывая крайнюю степень презрения. Теперь будут суток двое мусолить это событие, толковать на все лады и переливать из пустого в порожнее. Им по наследству передалась нежность к своим оковам — к монархам, богам, парламентам, указам, которые ничего не могут изменить. Чучельник твердо убежден, что Человечество идет от одного хозяина к другому, а состоит из несчастных, которые почитают себя свободными, поступая вопреки своим наклонностям, ибо неспособны понять и принять, что единственная свобода есть свобода личности и заключается она в том, чтобы отдаться на волю силам, владеющим человеком. Что ни делай — все равно это предопределено роком, а тот — безразличным к морали законам Природы и сложным сцеплением причин и следствий. Оттого и слово «зло» — не однозначно. Общество, запутавшись в собственных противоречиях, карает за наклонности, ему же и присущие, однако эта кара есть лишь слабая плотина, не выдерживающая напора темных страстей, что когтят душу человека. А сам он, неразумный до слабоумия, отдает предпочтение ложным иллюзиям перед действительностью, которая сама собою опровергает бытие Существа милосердного, высшего, разумного и справедливого. Это — искажение, это подобно тому, как если бы отец вложил оружие в руку буйному сыну и тем самым обрек себя на смерть от него.

— Куда попала последняя бомба? — спрашивает Фумагаль кузнеца, который сидит на пороге своей мастерской, готовя наживку для рыб.

— Да вот сюда и попала, перед Канделярией… Ущерб небольшой.

— Никто не пострадал?

— Слава богу, никто.