Артуро Перес-Реверте - Осада, или Шахматы со смертью

Горожане и солдаты разбирают завал на площади. Фумагаль, подойдя к площади, убедился: бомба легла точно перед церковью, не задев соседних зданий, и, хотя и взорвалась, обширное пустое пространство, на котором дома стоят далеко один от другого, свело ущерб к нескольким разбитым окнам, отлетевшим лепным украшениям на фасадах и сбитым с крыши черепичинам. Наметанным глазом чучельник определяет траекторию выстрела. Ветер, замечает он, дул с востока, и это способствовало тому, что снаряд долетел до этой части города и упал ближе к западу, чем четыре предыдущих. Изображая из себя ротозея, Фумагаль медленно продвигается в толпе — мальчишки поднимают с земли кусочки закрученного спиралью свинца, — сосредоточенно отсчитывая шаги, чтобы отложить дистанцию до тумбы — постамента старинной арабской колонны — на углу улицы Торно. С Мулатом или без него, с голубиной почтой или с пустой голубятней — он доведет начатое до конца. Исполнит в полном соответствии с тем, что положено лично ему, и в отмеренный срок, который настанет неизбежно.

Грегорио Фумагаль отсчитал уже семнадцать шагов, когда почувствовал на себе пристальный взгляд из толпы. Нет, это не тот длинный, что шел за ним, а потом скрылся из виду, а другой — среднего роста, в сером плаще и шляпе-двууголке. Меняются они, что ли, подумал чучельник, чтобы не вызвать подозрений? Или же это опять взбрыки его воображения, так похожие порою на приступы неизлечимой болезни? Он совершенно уверен, что все люди на свете — больны, причем заболевают уже при рождении, при первом соприкосновении с жизнью подпадая под действие ее бреда, иначе называемого воображением. И вот когда оно сбивается с пути или несется вскачь, как закусивший удила конь, и приходит страх — точно так же, как фанатизм, скажем, или религиозный террор, исступление — эта мысль вызывает у него жестокую усмешку — и страшные злодеяния. Люди простодушные в ужасе и презрении шарахаются от всего этого, не ведая, что сами они подобное совершить не смогут, ибо лишены двух великих достоинств — воодушевления и стойкости. Бытие человека преступного протекает в высях, недоступных человеку добродетельному, — на самой вершине, подножьем которой служат неприметные, но правильно выстроенные причины.

И Фумагаль в приливе высокомерия, разбирать причины которого он гнушается, а меж тем оно — лишь логический итог его размышлений, с делано рассеянным видом идет, глядя себе под ноги, пока намеренно не натыкается на человека в двууголке.

— Виноват… — произносит чучельник, даже не взглянув на него.

Тот, пробормотав что-то неразборчивое, уступает ему дорогу, и удовлетворенный Фумагаль проходит дальше. Будь что будет, он из города не убежит. Сократ, повинуясь несправедливым законам своей отчизны, тоже ведь не согласился покинуть свою темницу, хотя двери ее были открыты. Он принял установленные правила и был уверен, как уверен сейчас Грегорио Фумагаль, что человек в силу своей природы может действовать только так, как действует — по отношению и к другим, и к самому себе. Так предписывает догмат фатализма: необходимо принимать все.

Замок сдался на четвертой попытке — удалось не сломать его и не нашуметь. Рохелио Тисон, спрятав в карман набор отмычек, благодаря которому вся операция заняла минуты две, осторожно толкает дверь. Долгое общение с уголовным элементом, который сам себя предпочитает называть фартовыми ребятами , обучило комиссара многим полезным навыкам и умениям. Обращение с отмычками — пьявками , как именуются они на воровском жаргоне, — одно из них и едва ли не самое востребованное. С тех пор как изобрели дверные замки, изрядное число чужих секретов можно вызнать при помощи отмычки, подобранного ключа, подпилков или, на худой конец, — сверла с алмазной коронкой.

Комиссар медленно проходит по коридору, заглядывая в каждую комнату — спальня, уборная, столовая, кухня с плитой под хворост и под уголь, раковиной, ледником и заряженной кусочком сыра мышеловкой перед кладовкой. Повсюду чистота и порядок, хотя здесь живет одинокий холостой мужчина — Тисон знает и это, да и вообще все, что можно было узнать. Когда комиссар входит в рабочий кабинет в самом конце коридора, свет, проникающий туда сквозь стеклянную дверь на террасу, золотит воздух, заставляя мягко поблескивать глаза, клювы, когти животных и птиц, застывших на жердочках и в витринках, прозрачные склянки, где в растворе лежат рептилии.

Рохелио Тисон, открыв застекленную дверь, поднимается на террасу. Окидывает взглядом всю панораму Кадиса, над которым меж печных труб и развешанного белья высятся сторожевые башни. Потом переводит глаза на голубятню, где сидят штук пять сизарей, и снова спускается в кабинет. Бронзовые часы на шкафу, десятка два книг на полке: почти все — иллюстрированные издания по естественной истории. Среди них — старинный обтрепанный фолиант «Historia Naturalis de avibus» некоего Иоханнеса Йонстонуса, два тома французской «Энциклопедии» и еще несколько запрещенных книг — «Эмиль, или Новая Элоиза», «Кандид», «Философические письма и Система Природы». Здесь витает какой-то странный аромат — как будто бы смесь спирта с неизвестными веществами. На большом мраморном столе посреди комнаты лежит нечто, покрытое белой простыней. Отдернув ее, полицейский видит взрезанный и уже наполовину выпотрошенный труп большого черного кота: глазные впадины заткнуты комками хлопковой бумаги, а из брюшной полости, вскрытой и наполовину заполненной овечьей шерстью, торчат концы проволоки и толстых нитей. В чем угодно можно упрекнуть Рохелио Тисона, но только не в суеверии, однако и он невольно ежится при виде этого животного и цвета его шкуры. И принимается снова закрывать животное простыней, стараясь, чтобы она легла, как прежде. Теперь, когда он увидел его распотрошенную тушку, стоящий в кабинете запах вызывает тошноту. Тисон охотно закурил бы, но боится, что сигарный дым сообщит хозяину, что в доме побывал некто незваный. Вот же сволочь, а, думает он, озираясь по сторонам и напряженно соображая. Вот богомерзкая тварь.

Рядом с мраморным столом стоит пюпитр с набросками и заметками по каждому этапу вскрытия. Комиссар подходит к другому столу, стоящему между дверью на террасу и витриной, где в мирном соседстве замерли рысь, филин и обезьянка: на нем — стеклянные и фаянсовые банки с какими-то химическими веществами и набор инструментов, похожих на хирургические, — пилы, скальпели, щипцы, иглы. Осмотрев все это, Тисон направляется к третьему столу — большому, с выдвижными ящиками, придвинутому вплотную к стене, на которой в самых естественных позах — совсем как живые: хозяин знает свое дело — расположились на жердочках фазан, сокол и ягнятник бородатый. А на столе под керосиновой лампой — какие-то бумаги и документы, которые комиссар просмотрел, старательно кладя каждый листок на прежнее место — заметки и выписки по естествознанию, наброски животных и прочее в том же роде. Верхний ящик заперт, ключа на виду не оказалось, и Тисон опять прибег к помощи своих отмычек выбрал самую маленькую, вставил в скважину, чуть нажал — и замок с тихим щелчком послушно открылся. Там, сложенный вдвое, оказался план Кадиса, какие продаются в любой лавке, а горожане любят держать у себя дома, чтобы отмечать, куда попали французские бомбы. Этот, однако, начерчен от руки, черной тушью, точно и очень подробно, а имевшаяся в правом нижнем углу масштабная линейка — в испанских варах и французских туазах. На полях карты обозначена широта и долгота, но не по меридиану Кадиса или Морской обсерватории на Исла-де-Леоне. Вероятней всего, Париж, думает Тисон. Французская карта. Профессиональная работа, похоже, сделанная на основе военных топографических съемок, да, вероятно, не просто похоже, а так оно и есть. Однако интересней всего, что владелец плана в отличие от прочих обывателей не ограничился тем, что нанес на план точки, куда попали бомбы. Все точки эти помечены цифрами и буквами и соединены карандашными линиями, которые образуют конус, вершина которого находится в точке, расположенной в восточной части карты — там, откуда с полуострова Трокадеро и бьет по городу французская артиллерия. Все вместе образует нечто вроде густой сетки радиусов и окружностей, начерченных с помощью инструментов, лежащих в ящике стола, — лекал, циркулей, угольников, большой лупы; там же — логарифмическая линейка и хорошая английская буссоль в деревянном футляре.