Артуро Перес-Реверте - Осада, или Шахматы со смертью

— Да.

В глазах арестанта мелькнула искорка презрения. Быстро, однако, этот бычище оправился, соображает комиссар, однако больше ничего такого с ним не сделаешь: не хватает мне только новой выволочки от губернатора и главноуправляющего… Одного утопили уже — довольно!

— Бабушке своей заливай, — говорит Мулат.

Открытой ладонью со сжатыми пальцами Тисон бьет его по лицу. Наотмашь. Сильно, хлестко и больно. Выждав секунды три — еще раз. Звук оплеух звонок, словно удар бича.

— Не дерзи.

Из широкой ноздри Мулата вытекает прозрачная струйка. Однако ему достает куража скривить губы. Ужимка, высокомерная и дерзкая, хочет быть улыбкой, но немного не дотягивает до нее.

— Я, комиссар, уже, считай, соборован. Так что и сами не надорвитесь, и меня не утомляйте.

— Вот о том и речь, — соглашается Тисон. — О том, чтобы не утомлять друг друга. Давай так ты расскажешь все, что мне нужно узнать, а мы тебя не трогаем — сидишь себе спокойно, пока судья не вынесет приговор.

— Судья? Ни больше ни меньше? Вы подумайте… Какая честь для меня.

Еще одна пощечина — отрывистая и сухая, как выстрел. Кадальсо делает шаг вперед, тоже готовясь принять участие, но Тисон жестом останавливает его. Сам справится. Дело привычное.

— Мы вытянем из тебя все, Мулат. Спешить нам, сам видишь, некуда. Но все же хочу предложить тебе кое-что. В том, что от меня зависит… Я готов сократить срок этого удовольствия… Расскажи про голубей и бомбы… Ты слышишь меня?

Арестант молчит, не отвечает, но во взгляде теперь появилось какое-то сомнение. Дерзить и нарываться он больше не станет. Тисон, дока в своем ремесле, знает — такая перемена произошла не от того, что врезали по морде. Это — так, пустяки, завитушки… Тут другое… В таких делах карты, выложенные на стол, действие производят поистине чудотворное. А для того, кто уже наполовину испекся, нет карты более убедительной, чем взгляд прямо в лицо.

— Кто он такой? Тот, кто, по твоим словам, знает, куда упадет бомба? И откуда он это знает?

Снова пауза. Теперь она затянулась надолго, но Тисон терпелив, без этого в его профессии — никуда. Арестант задумчиво смотрит на стол, потом — на комиссара. Ясно, прикидывает свое будущее, а его уже мало осталось. Рассчитывает.

— Откуда? — отвечает он наконец. — Да ему поручено проверять те места, куда они падают, и сообщать о результатах. Он ведет этот счет.

Тисон не хочет испортить ни возможное, ни вероятное. Излишних иллюзий питать тоже ни к чему. По крайней мере, уж в этом-то деле. И потому расставляет слова во фразе бережно и осторожно, как фарфоровые.

— А скажи, пожалуйста, куда они упадут, он тоже знает? Или догадывается?

— Понятия не имею. Может, и знает.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой, думает комиссар. Чтоб из незнакомого пистолета выстрелить не целясь да прямо в яблочко — так не бывает. Профессор Барруль лопнул бы со смеху, услышав все это. И ушел бы прочь большими шагами, не переставая хохотать. Шахматные этюды, комиссар, сказал бы он. Как всегда, строите воздушные замки. На живую нитку сметана ваша версия.

— Назови-ка мне, дружок, его имя.

Сказано было без нажима, мягко и вскользь, будто и впрямь особенного значения не имело. Черные глаза арестанта уставились на него. Потом в них снова мелькнуло сомнение. Метнулись в сторону.

— Послушай, Мулат, что я тебе скажу… По твоим словам, депеши пересылались голубиной почтой. Я за двое суток сумею установить всех, кто разводит или держит голубей в Кадисе. Но если обойдусь без твоей помощи, то, значит, ничем тебе не буду обязан… И взятки с меня гладки. Смекаешь, к чему я клоню?

Тот проглатывает слюну. Раз и другой. Или пытается сглотнуть. Слюны-то нет никакой. Тисон приказывает одному из сбиров принести воды.

— И в чем же будет разница? — наконец спрашивает Мулат.

— Да считай, почти что и никакой… Просто в одном случае я окажусь перед тобой в долгу, а в другом — нет.

Мулат снова погружается в размышления. Явно тянет время. Потом переводит взгляд с комиссара на кувшин с водой, который протягивает ему сбир. Склоняет голову набок, кривит губы, как прежде, но на этот раз Тисон видит на них ту усмешку, что как будто хотела да все никак не могла проступить на них. Кажется, Мулат втайне, в глубине души тешится какой-то горько-отчаянной шуточкой, забавной в совсем особенном, извращенном смысле.

— Фумагаль его зовут… Живет на улице Эскуэлас.

Фунт белого мыла, два фунта — зеленого, еще два — минерального и шесть унций розмаринового масла. Покуда Фраскито заворачивает покупку в хлопчатую бумагу и отливает ароматическое масло в бутылочку, Грегорио Фумагаль с удовольствием вдыхает запахи, которыми пропитана лавка. Сильно пахнет духовитыми мылами, эссенциями, помадами; среди ящиков с расхожим и дешевым товаром пестрят разными цветами стеклянные флаконы и сосуды с тонкими парфюмерными изделиями. Длинный и узкий барометр на стене сообщает, какая предполагается погода.

— Надеюсь, в зеленом солей меди нет?

Под редкими, морковного цвета волосами веснушчатый лоб Фраскито собирается обиженными морщинами.

— Ни единой капли, дон Грегорио. Не извольте беспокоиться. И даже не сомневайтесь — у меня солидное заведение… Изготовлено мыльце с добавлением экстракта акации, что придает ему такой приятный цвет. Очень ходовой товар, дамы от него в восторге.

— Надо полагать, теперь, когда в Кадис нахлынуло столько народу, дела идут превосходно?

Грех жаловаться, отвечает хозяин. И хотя лягушатники по-прежнему держат город в осаде, недостатка в покупателях нет. Кажется даже, что люди стали больше заботиться о своей наружности. Даже мужские помады с отдушкой фиалковой, гелиотроповой, гвоздичной так и рвут из рук Вот понюхайте эту, пожалуйста. Божественно, не правда ли? Не говоря уж о душистых мылах для дам и всяческих притираниях. Несравненных.

— Вижу, вижу. Всего в избытке.

— Ну как же иначе? Нехватки ни в чем нет. Теперь, когда англичане у нас в союзниках, товар привозят со всего света. Вот, взгляните — этот корень бирючины, который добавляем в мыло для цвета: его раньше доставляли из Монпелье, а теперь из Турции. И обходится дешевле.

— Бабье к тебе, наверно, так и ломится!..

— У-у, вы не представляете! Всех сословий. И местные, из нашего квартала, и высокородные сеньоры, и эмигрантки со средствами — прямо толпами ходят…

— Просто невероятно… В наши-то времена.

— А вот поди ж ты… Я много размышлял над этим и пришел к выводу, что потому и спрос, что время такое. Когда война, людям особенно хочется жить, общаться, хорошо выглядеть… Мне, сами видите, дон Грегорио, жаловаться грех. Ну и кроме того, я очень взыскателен к качеству. Косметика и парфюмерия должны не только приятно пахнуть и быть приятными на ощупь, но и выглядеть красиво. И я за этим слежу неукоснительно.