Юрий Давыдов - Южный Крест

А на корабле никто и не догадывался о причине его тоски.

Как же он возликовал, завидев остров, покрытый лесом и скалами. Над островом поднимались дымы. Там есть люди. Может быть, теперь не съедят Каду…

Он позабыл недавние страхи. Что за остров! Пальм нет. Холодно. Плохо. Зато очень хорошо иное: оказалось, что мясо, которое белые люди доставали из бочек, не человеческое, а огромных толстых животных. Тотабу называет их «бык»… Бык — это очень хорошо. Быка будут есть, а не Каду… И путешественник с острова Аур повеселел. Ему уже не терпелось плыть дальше, туда, где, как сказывали ему матросы, летают белые мухи и лежит белая земля. Белые мухи? В это еще можно поверить. Но белая земля? Нет, вот в это он уж никак не верит…

Остров этот был Уналашка. Правитель Российско-Американской компании Крюков давно уж поджидал «Рюрика»: байдары, провизия, алеуты — все было готово для северного похода Коцебу. Все, только не он сам.

Только не он сам: 13 апреля, буря, болезнь. И все же капитан приказывает поднять якорь. Мозолистые, мускулистые руки матросов ставят паруса. «Рюрик» в море. С волны на волну. Вперед, на север! Капитан Коцебу бросает перчатку судьбе.

В июле бриг вторично появляется у берегов острова Св. Лаврентия. Ох нет, решает Каду, чудеса никогда не кончатся! Капитан Тотабу показывает ему на каких-то двуногих мохнатых зверей и уверяет, что это тоже люди: им, мол, холодно и они надевают шкуры.

Не отставая ни на шаг от своего покровителя, верный Каду следует за капитаном. Они съезжают на сушу. Каду шепчет капитану, что у тех, у мохнатых, в руках спрятаны ножи. Каду сам достает нож. Он не даст Тотабу в обиду. Пусть лучше убьют его, Каду.

Впрочем, все обходится благополучно: бисер, подаренный островитянам, располагает их в пользу пришельцев. Переводчик-алеут узнает, что море вокруг острова совсем недавно очистилось ото льда. Следовательно, Берингов пролив еще забит им. Известие это неприятно поражает Коцебу.

Но он опять приказывает поднять якорь. Он еще не сдается. Однако путь не долог: на севере до горизонта расстилается ледяное поле. Каду обмер. Так вот она, белая земля!

Пути не было. Ждать? Коцебу наверняка ждал бы.

Но была буря, разбившая его грудь. Она разбила и его надежды.

О, Каду еще не видел Тотабу таким мрачным. Что его заботит? Мясо есть, большая лодка исправна… Капитан скорыми шагами уходит в каюту. Каду скользит за ним. Усаживается на пол, в уголку. Сожалеючи глядит на капитана. Что его печалит? Не поможет ли Каду? Но Тотабу не замечает темнокожего друга.

Капитан мрачен. Его трезвый уравновешенный ум спорит с сердцем. Ум доказывает, сердце не соглашается. И пока длится этот спор, перед мысленным взором проходит жизнь.

Краткая в сущности жизнь — двадцатидевятилетняя… Мальчик из Ревеля, дворянская небогатая семья. Он второй сын писателя Коцебу. Отец вечно кочует с места на место, а сына определил в Петербург, в 1-й кадетский корпус [1] Отец О. Е. Коцебу был довольно известным писателем (очень плодовитым, очень реакционным, и не очень талантливым). Во время плавания Коцебу на «Рюрике» он служил русским консулом в Кенигсберге. . Барабанная дробь, ружейные приемы, уроки… Тоска. Тут-то Иван Федорович Крузенштерн и берет его волонтером «Надежды». Осьмнадцати лет заканчивает он свое первое плавание. Славное плавание — первое плавание россиян вокруг света. А потом производство в мичманы и корабельная служба. «Орел» плывет из Кронштадта в Архангельск, и суровые, поразительно красивые фьорды Скандинавии плывут за бортом… опять Балтика, и он уже командиром транспорта, опять Белое море, и в его подчинении резвая яхта «Ласточка». И все эти годы — мечта о дальних походах, об исследованиях.

Боже мой, как счастлив был он всего лишь несколько лет назад. На крыльях носился из Ревеля в Або, из Або в Ревель… В Або строился его «Рюрик», в Ревеле набирал он матросов. И какие восторженные письма писал Николаю Петровичу Румянцеву, письма, полные надежды и веры… Ну что же, он добился многого. Никто из соотечественников, ходивших до него кругом света, не сделал так много для науки. Но главного… главного он не добился: Северо-Западный проход остается загадкой. Что же теперь? Отказаться? Воротиться?

Тяжелыми шагами прохаживаемся Коцебу по каюте. Каду неотрывно глядит на него. Но «тамон» все еще не замечает Каду… Капитан подходит к столику. Садится, нагибает голову. И долго сидит, опустив плечи.

— Тотабу, — слышится робкий голос из уголка.

Коцебу поднимает голову, но не оборачивается. Он что-то пишет. Ум победил сердце. Медленно движется перо. Он пишет приказ. Каду молча смотрит на затылок его в светлых завитках волос, на ссутулившуюся спину.

Коцебу подписал приказ, поднялся и тут только заметил островитянина. Он поглядел на Каду влажными глазами, положил руки на его плечи и тихо сказал:

— Так-то, дружок…

«Болезнь моя, — рассказывал впоследствии Отто Евстафьевич, — со времени отплытия от Уналашки день ото дня усиливалась. Стужа до такой степени расстроила грудь мою, что я чувствовал в оной сильное стеснение, и, наконец, последовали судороги в груди, обмороки и кровохарканье. Теперь только уразумел я, что положение мое опаснее, нежели я доныне предполагал, и врач решительно мне объявил, что я не могу оставаться в близости льда. Долго и жестоко боролся я с самим собою; неоднократно решался я, презирая опасность смерти, докончить свое предприятие; но, когда мне опять приходило на мысль, что, может быть, с жизнию моею сопряжено сбережение «Рюрика» и сохранение жизни моих спутников, тогда я чувствовал, что должен победить честолюбие. В сей ужасной борьбе поддерживала меня единственно твердая уверенность, что я честно исполнил свою обязанность. Я объявил письменно экипажу, что болезнь моя принуждает меня возвратиться…»

Об армейцах, прошедших вместе огонь войны, говорят: однополчане. О флотских же говорят: соплаватели. Но служба корабельная тесно сближает людей и без войны. Такова уж она, эта служба, ибо таково море, вечно бунтующее против человека, захватчика и покорителя…

Давно завершилось трехлетнее плавание «Рюрика» и угас тот светлый августовский день 1818 года, когда бриг положил якорь на реке Неве напротив большого барского дома, где жил Николай Петрович Румянцев. Давно опустели каюты: офицеры и ученые разъехались; опустел и кубрик: матросов отправили в ревельские экипажи. Да и сам двухмачтовый ходок продан Российско-Американской компании, и компания после солидного ремонта собиралась послать его для своих надобностей в Тихий океан, в Ново-Архангельск.