Светлана Шемена - Когда киты пели

Посвящается АВС, единственному и неповторимому

По вечерам, когда начинали сгущаться сумерки, всех детей звали домой, а они, заслышав каждый свое имя, бежали по траве обратно в поселок. Смеялись, пихались, спорили и обещали друг другу обязательно встретиться завтра, чтобы доиграть все брошенные наспех игры. Звать выходили всех, но не Натана. Да и смысл? Все равно не услышит. Натан знал, что возвращаться домой нужно тогда, когда короткая толстая стрелка встанет на восемь, а тоненькая и длинная – на двенадцать. Ровно восемь вечера, время ужина. Темнело в этих краях очень поздно, особенно летом, и не по-настоящему. Солнце до конца не закатывалось за горизонт, так и блестело до самого утра, а потом снова взлетало высоко в небо.

К вечеру птицы начинали петь только громче, слетались обратно в стаи и, может, делились новостями: где жуки потолще, хищников поменьше и охотники не такие внимательные. Пения птиц Натан уже не помнил, точнее, и помнил, и не помнил одновременно. Где-то в глубинах памяти, в самых недрах, еще жили отголоски воробьиного чириканья и уханье совы, но с каждым днем блекли все сильнее, как выцветают на солнце застиранные ситцевые скатерти, которые бабушки вывешивала сушиться.

Созывали всех по домам громко, что есть мочи, чтобы услышали даже те, кто не послушался и убежал гулять в поле по ту сторону реки. Откуда Натан знал? Женщины выходили на крыльцо, вытирали руки о передник и складывали руки рупором у рта. Должно было получиться громко. Но до Натана докричаться они не могли.

Стрелка только коснулась двенадцати, и он спешно собрал вещи обратно в рюкзак. Ему строго-настрого запрещено было опаздывать. Главное правило, почти единственное. Опаздывать и еще одному ходить на утес у маяка, в остальном что душа пожелает. Десять. Двенадцать. Два. Четыре. Шесть Восемь. Ровно в это назначенное время Натану необходимо было возвращаться домой и докладывать маме, что ничего плохо с ним не успело произойти. Иначе беда. Скандал. Мама очень переживала, что с ним что-нибудь случится. Упадет с дерева, утонет в болоте, сломает ногу, а то и чего похуже. Глухой ребенок не сможет позвать на помощь.

Кажется, оглох Натан в один или два года. Корь. Заметили слишком поздно, а когда заметили, нужно было везти в больницу на Большую землю к настоящим серьезным докторам. Зима в тот год выдалась холодная и особенно снежная, из-за сильных штормов паром ходил только раз в неделю, по четвергам. Родителям пришлось ждать, а когда дождались, Натан уже совсем ничего не слышал. Врач сказал, что у него глубокая степень тугоухости, вряд ли это могло означать нечто хорошее. Натан был достаточно маленьким, чтобы не помнить жара, красных пятен и боли, но достаточно большим, чтобы помнить, каково это – слышать.

Иногда по ночам ему снились мамины колыбельные, ее мелодичный голос и тягучие слова, он помнил, что пела она очень красиво. Вот и сейчас мама стояла в дверях летней кухни и вглядывалась в даль, на переносице, прямо между бровей, пролегла глубокая морщинка. Она что-то коротко ответила соседке на другой стороне улицы, но Натан не успел прочесть по губам, чтение по губам вообще давалось ему с трудом. Часто он ошибался, поэтому в какой-то момент решил просто не обращать внимания.

Он помахал маме рукой, и та ответила широкой улыбкой. На лбу виднелись белые разводы – следы муки, а это значило, что на ужин его ждали горячий хлеб и уха. Когда живешь на острове, вообще привыкаешь все есть из рыбы: и котлеты, и жаркое, и суп, и даже пироги. «Голодным никогда не останешься, море всегда прокормит», – любил говорить отец.

– Как день прошел, хорошо? – Мамины руки замелькали в воздухе.

– Наверное, хорошо. – Натан пожал плечами.

– Садись скорее за стол, все стынет. Поешь и обязательно расскажешь, что сегодня было.

От тарелки поднимался пар, пахло лавровым листом и селедкой, на ломте горячего хлеба золотистой лужицей растеклось масло. Натан был очень голоден, но старался есть как можно медленнее. Откусывал по крошечному кусочку, подолгу дул на ложку, изображал, что обжег язык. Мама вставала рано, чтобы на заре начать работу по дому, поэтому и отдыхать всегда уходила рано. Натан очень надеялся, что спать она отправится прежде, чем он закончит.

– Котенок мой, – она ласково потрепала мальчика по волосам, – я уже с ног валюсь, тяжелый был день. А ты мне про свой расскажешь завтра, договорились? – В ответ он кивнул и улыбнулся, а мама послала ему воздушный поцелуй.

Мама выглядела очень уставшей, и именно сегодня ему так не хотелось ее расстраивать. Она часто выглядела печальной, ее выдавали огромные карие глаза. Она, конечно, всегда улыбалась, но он-то видел. Натан не слышал родительских разговоров в спальне по вечерам, обязательно шепотом, на всякий случай, не слышал он и соседских сплетен, да ему и не нужно было, многие вещи не скрыть, как ни старайся. Никто особо и не старался.

Натан аккуратно помыл тарелку, стер со столешницы крошки и разложил белые листы. Сегодня он увидел в роще такую красивую бабочку, белую, с черными прожилками, с парой торчащих «хвостиков», – огромную, одно крыло в размахе было длиною с его большой палец! Дома он специально нашел линейку и произвел замер – 7 см. Он часто гулял в лесу, но такую заметил впервые, может, раньше она никогда и не жила на острове? Могут ли бабочки перелетать через море? Натан решил, что обязательно спросит отца, когда тот вернется домой со службы.

Натан заточил карандаш и принялся рисовать, набросок необходимо было сделать по свежим следам, конечно, так красиво, как в первый раз, у него уже не получится, днем он рисовал с натуры. А теперь ни бабочки, ни наброска. Мальчик грустно вздохнул и почувствовал, как что-то коснулось колена. Пухля всегда приходила успокаивать Натана, когда тот печалился, стоило лишь вздохнуть или пустить крошечную слезинку. Кошка терлась о ноги пушистыми меховыми боками, запрыгивала на колени, сворачивалась клубочком и мурчала. Натан чувствовал, как от нее расходится мягкая ритмичная вибрация. С Пухлей обиды переживались проще.

Отец вернулся с маяка через пару часов, Натан ощутил хлопок входной двери кожей, половицы зашевелились под весом тяжелых сапог. Он вошел в кухню и помахал руками, чтобы привлечь к себе внимание сына, раньше у него была привычка подходить без предупреждения, Натан сильно пугался, особенно когда был маленьким. Позже мальчик научился «прислушиваться» к языку, понятному лишь ему одному, – к тончайшим колебаниям воздуха, вибрациям поверхностей.