Редьярд Киплинг - Отважные мореплаватели [Отважные капитаны]

— Кажется, вы уже успели угоститься с утра, Корсен? Сядьте вот там у дверей и подождите, я к вам приду потолковать!

— О чем ещё толковать? В Микелоне шампанское стоит восемнадцать долларов ящик…

Раздавшиеся звуки органа помешали ему продолжить, и он поспешил на своё место.

— Это наш новый орган, — с гордостью сказал Чейне чиновник. — Мы заплатили за него четыре тысячи долларов. Сейчас будет петь хор сирот. Их учит петь моя жена. Я сейчас вернусь, м-р Чейне, позвольте оставить вас на минуточку — я вижу, меня там ждут!

Высокие, чистые голоса запели какой-то псалом. Женщины в трауре теснились впереди. М-с Чейне стала волноваться. Она прежде никогда не думала, что на свете есть столько вдов. Инстинктивно она искала также глазами Гарвея. Вот она его нашла; он стоит между Диско и Дэном, в группе рыбаков со шхуны «Мы здесь». Дядя Сальтерс тоже был с ними. Он вернулся накануне, вместе с Пенном, из Памлико Соунда.

— Что, твои родители ещё не уехали? — спросил он Гарвея с подозрением. — Чего ты тут все ещё околачиваешься, приятель?

— Разве он не имеет права быть здесь, как и все мы? — спросил Дэн.

— Не в таком костюме! — ворчал Сальтерс.

— Замолчи, Сальтерс, — сказал Диско, — опять ты не в своей тарелке. Стой, Гарвей, где стоял, не слушай его!

Между тем хор кончил петь, и на эстраду вышел какой-то член городского управления. Он приветствовал собрание, произнёс попутно несколько слов в честь Глостера, упомянул о его значении как приморского города и перешёл к цели — указал на сумму, которую нужно будет уплатить семьям ста семнадцати погибших моряков. В Глостере нет ни мельниц, ни мануфактур. Жители его живут исключительно тем, что заработают на море. Рыбаки, конечно, не наживают богатства, и потому город должен прийти на помощь вдовам и сиротам погибших в море. В заключение оратор выразил благодарность артистам, благосклонно согласившимся принять участие в празднике.

— Терпеть не могу этого попрошайничества, — ворчал Диско. — Хорошего мнения о глостерцах будут все приезжие!

— Если бы люди были предусмотрительнее и откладывали излишек про чёрный день, а не тратили бы его на роскошь, было бы лучше! — возразил Сальтерс.

— Лишиться всего, всего! — сказал Пенн. — Что тогда делать? — Его бесцветные светлые глаза смотрели бессмысленно вдаль. — Я читал раз в какой-то книжке, как одна шхуна пошла ко дну. Спасся только один человек, и он сказал мне…

— Молчи! — остановил его Сальтерс. — Лучше было бы, если бы ты поменьше читал и получше работал!

Гарвей стоял в тесной толпе рыбаков и чувствовал, как по всему его телу пробегает дрожь. День был жаркий, а между тем ему было холодно.

— Это актриса из Филадельфии? — спросил его Диско Троп, с мрачным видом указывая на эстраду. — Ты поговорил с нею, Гарвей, насчёт Айрсона?

Но артистка продекламировала не про Айрсона, а стихотворение про рыболовные суда, которые буря застала ночью вблизи Бриксамской гавани. Женщины разложили на берегу костёр, который должен служить маяком. В костёр этот они бросают все, что попадёт под руку: «бабушкино одеяло и люльку малютки», так говорилось в песне.

— Расточительные были женщины! — засмеялся Дэн.

— А гавань плохо освещалась, Дэнни! — отвечал Долговязый Джэк.

«Делая это, они не знали, зажигают ли они костёр в честь возвращения моряков или погребальный факел», — пела артистка, и голос её проникал в душу, и сердца слушателей замирали от волнения, когда она рассказывала, как море выбросило на берег промокших до костей, выбившихся из сил живых рыбаков и трупы утонувших. Тела утонувших разглядывали при свете огней и спрашивали при этом: «Дитя, это ли твой отец?» или «Женщина, не твой ли это муж?»

Когда артистка кончила, ей мало аплодировали: женщины вытирали платком слезы, а мужчины смущённо смотрели в потолок, стараясь скрыть своё волнение.

— Гм! — сказал Сальтерс. — Чтобы послушать это в театре, пришлось бы заплатить доллар, а то и два. Многие позволяют себе это, но, по-моему, это — пустая трата денег… Какими судьбами очутился здесь капитан Барт Эдуарс?

— Он — поэт и тоже должен прочесть что-нибудь! — заметил кто-то сзади.

Капитан Эдуарс уже пять лет добивался разрешения прочесть своё стихотворение на глостерском празднике. Наконец, комитет по организации утренника дал ему согласие. Выйдя на эстраду в своём лучшем праздничном платье, старик сразу завоевал симпатии всего собрания. Стихи его были грубо сколочены и длинны. В них описывалась гибель шхуны «Джон Гаскин» в 1867 году. Но все слушали со вниманием и, когда он кончил, громко приветствовали автора.

Один бостонский репортёр поспешил интервьюировать поэта и попросить у него копию его стихотворения. Самолюбие капитана Барта Эдуарса, бывшего когда-то китоловом, рыбаком и ставшего теперь, на семьдесят третьем году от роду, поэтом, было удовлетворено.

— Очень трогательные стихи! — сказал голос из толпы.

— Наш Дэн сумел бы написать не хуже, — возразил Сальтерс. — Он достаточно учен для этого!

— Это не к добру: должно быть, дядя Сальтерс перед смертью стал хвалить меня, — засмеялся Дэн. — Что с тобой, Гарвей, тебе дурно? Ты весь позеленел!

— Сам не знаю, что со мной, — отвечал Гарвей. — Я весь дрожу и мне не по себе!

— Подождём, когда кончат читать, и выйдем. Нам тоже нельзя прозевать прилив.

Вдовы рыбаков сидели между тем точно каменные, они знали, что теперь последует. Приехавшие на лето на морской берег барышни щебетали между собою, восторгаясь стихотворением капитана Эдуарса, и с удивлением оглянулись, заметив, наконец, что в зале водворилось гробовое молчание. Рыбаки протискались вперёд, когда тот самый чиновник, который разговаривал с Чейне, вышел на подмостки и стал читать список имён погибших в течение года моряков. Голос его отчётливо раздавался в тишине:

— 9 сентября. Пропала без вести со всей командой шхуна «Флори Андерсон». Экипаж её составляли: Рубен Питмэн, владелец шхуны, 50 лет от роду, холост. Эмиль Ольсен, 18 лет, холост. Оскар Станберг, 25 лет, холост, швед. Карл Станберг, 18 лет, холост. Педро, уроженец Мадейры, холост. Джозеф Уэльш, он же Джозеф Райт, 30 лет, из Сен-Джонса, на Ньюфаундленде.

— Нет, он родом из Аугусти, в Мэне! — поправил голос из публики.

— Он ушёл на шхуне из Сен-Джонса! — возразил читавший, отыскивая глазами, кто с ним говорит.

— Знаю. Но родился он в Аугусти. Он мне племянником приходится!

Чиновник сделал в списке отметку карандашом, чтобы исправить неточность, и продолжал:

— На той же шхуне погибли: Чарли Ричи, из Ливерпуля, 33 года, холост. Альберт Мей, 27 лет, холостой. 27 сентября. Орвин Доллар, 30 лет, женатый, утонул на шлюпке близ Истёр-Пойнта.

На этот раз удар был нанесён метко. Вдова Доллара, сидевшая среди публики, зарыдала, закрыв лицо руками. М-с Чейне, слушавшая чтение, широко раскрыв глаза от удивления, почувствовала приступ удушья. К ней на помощь поспешила мать Дэна. Между тем чтение шло своим чередом. Перечень кораблекрушений, случившихся в январе и феврале, вызывал в зале все больше и больше слез и волнений.