Галина Трашина - Я шестая

Женщины почему-то медлили…

– Греби цацки! – наконец обратилась к ней Толстуха.

– Чё, клинья точишь? – припомнила обиду Рыжуха.

– Не слушай, бери. От души даёт, хоть и вредная, – сказала Чайник и первая взяла несколько штук.

– Как же, от души! Она у неё есть? – надула щёки Рыжуха.

Роза замешкалась…

Климактеричка ввернула, что у змеюк подобного не водится. Поганка приготовилась к прыжку. Роза решила поблагодарить за угощение, а конфет не брать. Неожиданно для себя разразилась недовольством:

– Женщины, вы бы с переводом говорили, что ли… Я не понимаю вас. Мне хочется подружиться. Вот сейчас Чай… – Роза осеклась на полуслове.

Не решилась назвать Чёрную Розу Чайником. Закрыв лицо платком, выскочила из-за стола, залезла на кровать и уткнулась в подушку. Все промолчали, кроме Поганки.

– Нуу… – затянула она.

– Загну! – рубанула Золотка. – Покуражились и хватит! Признаться, сама не замечала, как выражаемся. Привыкла к тюремному пустословию.

– Забей! Тут финт не катит! Базарить по-цивиле? Ни в жизь! Озверели! Она – пуп Земли? Закрутились как на хре… – Толстуха прикусила язык и поморщилась, поймав взгляд Золотки.

– Договаривай, – предложила она.

Поганка сунула в рот горсть конфет.

Надо было видеть, как раздулись у бедняги щёки, а челюсти с трудом проворачивались. Жевать остатками зубов не удавалось. Толстуха била в челюсть сухеньким кулачком, как бы размалывая неосмотрительно взятые сладости.

– Значит, следим за языком. Ты, смотри у меня… паяц доморощенных подмостков, – Золотка остановила взгляд на усердно жующей сокамернице.

Толстуха, корчась под пронзающим прицелом, проглотила леденцы одним движением, да так, что худое горло выказало их прохождение. От резкой боли несчастная ухватилась двумя руками за шею и с навернувшимися слезами бросилась к раковине.

– Кайфуйте… – прохрипела она, уже заваливаясь на кровать.

Роза покосилась на Толстуху, сочувствуя, ведь самой не по себе даже от мимолётного взгляда Золотки. «Только не страх, иначе – горе. Наверно, всему виной редкий цвет глаз. Нет… откуда мне знать, что он редкий? Может она зло? Какое зло», – откинула Роза опасение. Ей вновь хотелось оставаться безучастной. Золотка, словно поняла, о чём Роза думает, поднялась, взяла баночку и направилась к ней.

– Поможем труженице одолеть радость, то умрёт от несварения.

Шутка послужила допуском: баночка вмиг показала дно, Толстуха сияла, глядя на женщин. Убрав со стола посуду, Розу отправили спать. Сами расположились на полу, скрестив ноги. «Придётся мириться с чудаковатыми порядками. Наверно, много я забыла», – рассудила Роза.

Спать расхотелось…

Она лежала, изучая потолок, жалея, нельзя подойти к окну. Боялась заскрипеть пружинами и помешать сокамерницам, решив, те сосредоточенно размышляют.

И надеялась в дальнейшем проникнуть в их тайны, а пока развлекалась собственными мыслями: «Занятная штука жизнь… Взять меня… недавно хотела бежать, сейчас всё устраивает. Оказывается, тут есть интересное: чем, они занимаются?»

Наблюдая за женщинами, вспомнила момент сушки волос, в довесок привязался вопрос о горячей воде при купании. Странности вызывали тревогу, навязывая мысли об опасности. Роза потёрла грудь, как всегда это делала, прогоняя неприятные ощущения. И решила, если жива… с её-то прошлым… то чего бояться.

Признав – благо за счастье, уснула под ровное женское дыхание. Будут ли они подругами, не знала, но хотелось в это верить. Значит, есть смысл ждать будущего, и вообще… она сыта, нежится в сухой тёплой постели, что ещё надо.

Роза втянулась в распорядок коллективной жизни, испытывая по-прежнему одиночество. Прожитый период делился на утомительную дневную скуку и ночную пустоту. Она придерживалась старой стратегии, оценив прелесть одиночной камеры, где создавалась благодатная иллюзия неподвижности. Розарий, невзирая на замкнутое помещение, возбуждал нескончаемым движением.

Со слов Золотки Роза осознала, движение присуще всему, только кто-то живёт в ритме с ним, другим суждено вечно – догонять, есть баловни судьбы, им дано опережать его во времени. Для неудачников нет ничего хуже движения, оно давит непостоянством.

Золотка говорила, что у движения много свойств, одно из них – оно не умеет ждать. «Куда им спешить?» – усмехалась Роза. Чем больше наблюдала за женщинами, тем сильнее хотелось узнать, чем они занимаются. Загруженность сокамерниц и её праздность образовывали грань. Грань подчёркивала выпадение из общей колеи, плюс – осечка с памятью. Однообразные будни превращались в обузу. Роза надеялась застопорить бессодержательность. И натолкнулась на следующее открытие: попутчиком движения становится тот, кем управляет цель.

Ею же пока руководила некая сила, скрадывающая бессонные ночи, позволяя тоске добивать сердце. Сила дарила минуты полной защищенности. Роза представляла, как идёт по коридору к последнему рубежу Замка Цветов. Момент грёз улетучивался, и, наваливалась безысходность.

Роза искала занятие, дежурила за всех по камере, подолгу всматривалась у окна в небо, считая проплывающие облака. Ощущение пространства пугало и тешило взгляд. Она разглядывала стену напротив, заросшую диким виноградом, представляя за листвой окно. А языки изумрудного зла беспощадно зализали его. Она сочувствовала тем, кто томился за мнимым стеклом с решёткой, и радовалась, островку скрытого мира.

Когда лил дождь, ветер срывал листву, унося в неведомую даль, хотелось, чтобы призрачная стена обнажилась. Но насыщенная влагой зелень слипалась, темнела, точно злилась, и упрямо оставалась на месте. Роза прикрывала глаза и прислушивалась… создавалось впечатление, что мир заснул под убаюкивание капель. Сознание, вроде покидало женскую сущность, уносясь в заоблачную высоту. Когда возвращалось, приносило запах размокших трав, земли и чего-то болезненного, проникающего в середину сердца.

…В одну из пятниц подошло дежурство на тюремной кухне. Роза надеялась выберут её. Отправили Поганку. Та сразу напустила сосредоточенный вид, удивляя желанием работать. Отсутствие сокамерницы позволило прочувствовать, насколько дух Поганки засел в сознании. Толстуха находилась далеко, а писклявый голос, словно пронизывал стены и резал слух. Роза потирала уши, желая прогнать наваждение, казалось, другие чувствуют то же самое: женщины чаще обычного поглядывали на дверь, прислушиваясь к шуму в коридоре.

Виновница волнения вернулась после ужина и улеглась спать. Сокамерницы ходили на цыпочках, оберегая сон «труженицы». По суждению Розы, не нашлось бы в мире силы разбудить худенькую женщину, издававшую гул батальона храпунов. Воздух камеры содрогался от нечленораздельных звучаний и злил. Розе хотелось схватить подушку, придушить храпушу. Смущало то, как сверлящий зрачок подолгу что-то высматривал через волчок – круглое отверстие в двери.