Галина Трашина - Я шестая

Мерещилось, что бормочут не только губы, но и другие органы. Монотонный лепет блокировал слух. Тяжесть ночи отступила, удалось одолеть крысиную угрозу и увлечь за собой воздух. Чувствуя кожей прохладное вращение, женщина качалась и качалась, мыча под нос:

– Ммм… мммм…

Бессмысленные звуки разносились по камере…

Так продолжалось бы и дальше, если не сухость во рту. Вспомнив о кружке с кипятком, сочла, тот мог не остыть. К мысли о тепле подталкивал озноб. Дробь зубов отдавалась в висках. Узница подошла к столу и нашла кружку.

На счастье вода не остыла, тепло обдало приятной волной. Стараясь не пролить ни капли вернулась, смакуя, мелкими глотками, выпила половину. Появилась приятная нега, клоня в сон. Допив остаток, швырнула посудину на пол. Натянула на голову одеяло, скрутилась под ним калачиком.

…Безжалостное сознание не собиралось отдыхать и в минуты сна, проявляясь в виде кошмара: снилось, как старалась вспоминать. От напряжения голова распухала. Появились смотрительницы. Чугунная Баба с огромной, на всю грудь, сверкающей медалью склонилась над ней, придавливая весом награды. Она же, пыталась изо всех сил освободиться, почти выворачивалась, но другая – пухлая коротышка толкала голову обратно и требовала называться Розой. Она вновь вырывалась… Голова звучно колотилась мячом о медаль. Каждый удар усиливал в ушах звон, делая сознание тупей. Смотрительницы долго мучили её. В конце концов, она не выдержала, и согласилась с именем Роза, проснувшись от смеха победительниц.

Осознав, что сон позади, почувствовала, как включился беспощадный кошмар яви: голова раскалывалась, сковывал холод, хуже всего, что предстояло покинуть нагретое место. С потребностью организма не поспоришь. Вздохнув, женщина бросила взгляд на окно.

Первые лучи восходящего солнца едва касались стекла. «Хоть там скоро будет светло», – подметила она и села, не снимая одеяло, присмотрелась, нет ли серых тварей. Решив, что голос отпугнёт их, громко застонала и направилась к унитазу.

Липли к ногам камни пола, или подошвы клеились к ним, не волновало. Она стремилась громче шлёпать. Хотелось, быстрей возвратиться на скамью, хотя понимала, жёсткое ложе слабое убежище от серых хозяев. Да и сам камень, как она не спешила, подсунул разочарование: остыл.

Новые усилия согреться разогнали сон. Она лежала, глядя в потолок, прокручивая разговор смотрительниц. «Если потеряла память от вчерашней истерики, не помнила бы самой истерики. Нет! Из головы выветрились события до того, как проснулась на этой коечке. Судя по разговору, здесь я недавно», – размышляла женщина.

Больше всего занимала мысль о сумасшедших. Возникло подозрение, не больна ли она? Прислушалась к себе… и решительно отбросила сомнения. Затем вглядывалась во мрак стен и щурилась. Увы, не возникло ни единой картинки, ни малейшего проблеска – полный провал… затмение… бездонная яма. Вот на что походил орган, отведённый природой для воспоминаний. Разочарование и щемящая тоска заполнили каждую дольку мозга, пугая пуще грызунов.

…Лежать надоело, принялась маршировать и нашла пустую миску.

– Схрумкали, сокамерники! Быстро я с хвостатыми смирилась. Хоть бы меня сожрали. Может имя принять? Роза так Роза… вроде неплохо. Мне что… холодно или жарко… Буду Роза.

Затем узница, по имени Роза, направилась к раковине помыть миску, открутила барашек. Вода потекла слабой струйкой и воспринялась колючей, будто состояла из микроскопических кусочков льда. Прохлада взбодрила. Роза закружилась на одном месте и делала это, пока не почувствовала в ногах дрожь. Утомившись, рухнула на скамью, слушая, как разгорячённая кровь бродит по венам.

Чувство усталости вскоре прошло. Вылезли давние терзания, навязывая требования: добиться любым способом причины нахождения в каменном мешке, среди бездушной охраны. Она сообразила, если вспомнить не получается, следует ждать случая. «Ждать, ждать и ждать!» – приказала себе и напустилась на судьбу, ругая заодно невезучесть. Незаметно перешла на просьбы, взывая в пустоту, моля о часе покоя, вспомнила сон. Он нахлынул беззвучной волной, возвращая притупившуюся головную боль. Роза помассировала виски.

Если бы легко удавалось избавиться от чувств, человек не познакомился бы с депрессией. Забавно, ведь люди со всеми проявлениями в руках Божьих. Получается, проще уступить боли и унынию. Так нет! Побеждает борьба: трепещется в сердцах до последнего вздоха, и правильно, иначе как укрепить силу. Пусть упрямство несёт новые проблемы, с нескончаемым выбором, принуждая надеяться только на себя. Именно так, человек растит в себе несокрушимый Дух Воина.

Роза ловила себя на мысли: «Вдруг то, что всплывёт, страшней реальности». Чтобы забыться, укрылась с головой, терпя духоту до звона в ушах. Вихрь однообразных гудящих звуков подхватил сознание. Оно последовало в неведомое пространство. Липкая испарина покрыла согнутую, продрогшую фигуру. Всё стихло.

…Очнувшись, Роза не поняла: уснула, или кто-то, услышав молитву, подарил короткое забвение. Глаза не открывались, а наступивший день упорно будил охоту жить. Солнечный зайчик посланником света заиграл на щеке нежным теплом. Она вспомнила момент до провала и то, как закуталась в одеяло. Сейчас, то лежало рядом. «Значит, раскрылась во сне», – обрадовалась она тому, что не находилась в обмороке. Заботливая частичка солнышка растрогала: ресницы дрогнули, на долю секунды приоткрылись глаза, в карем блеске мелькнуло наслаждение в знак признательности доброму гостю. Веки вновь сомкнулись, сливаясь с общей гримасой печали. Лучик подрожал на бледном женском лице и упорхнул в соседнее помещение, надеясь, там ему дольше порадуются. Застойная атмосфера камеры пропиталась настроением обитательницы.

Явилась новая смотрительница, бросила на стол кусок хлеба и удалилась. Не взглянув на лежащую, подумала: «Везёт же нахалкам, дрыхнут, тут тащишься ни свет ни заря на стоклятой «Марусе», раздолбанной колымаге». Смотрительница ворчала на казённую машину, возившую её на работу, и на тех, за кем приходилось присматривать. За долгие годы службы свыклась с видом осуждённых, но, не соглашалась с самим фактом нахождения женщин в тюрьме. Она полагала, что Господь определил им место у домашнего очага. Поэтому утверждала, если кто-то из женщин не в силах блюсти людской закон, обществу следует искать другой метод наказания, а не своевольничать.

Надзирательница медленно плелась, шаркая подошвами старых сапог. Иногда останавливалась, крестилась, благодарила Господа за то, что избавил её от гордыни. И искренне сожалела, что страдания в тюрьме не учат разуму.