Григорий Борзенко - Премьера века

Но ничего того, чего так желала моя разрывающаяся от горечи и обиды душа, так и не произошло. Вскоре судно скрылось за горизонтом, и я, тупо уставившись на бесконечную линию, соединяющую небо с океаном, с отрезвляющей для себя ясностью понял, что отныне начинается совершенно иная, раньше неведомая для меня жизнь. Которая может таить в себе нечто такое, о чем я сейчас даже и не подозревал. Я приготовился к самому худшему.

Первым делом я посмотрел, что же оставили мне для выживания мои палачи? Небольшой запас еды, столь же мизерный припас пороха, ружье и нож. Что же, и за то спасибо! Но всего этого хватит, конечно же, не надолго – это я прекрасно понимал. Учитывая то, что в эту минуту о пище я думал меньше всего, мне хотелось не терять времени и заняться обустройством своего будущего жилища. Правда, я не знал: обитаем ли остров? По логике развития событий следовало бы в первую очередь осмотреть именно его, убедиться: есть ли на нем люди и, исходя из этого, предпринимать дальнейшие действия. Но я все еще продолжал находиться в таком состоянии, когда способность рассуждать трезво и расчетливо скромно отходила на второй план, уступая дорогу эмоциям и инстинктам. И инстинктам тоже. Поскольку желание иметь хотя бы какую-никакую крышу над головой вполне объяснимо и естественно. Ведь я понимал, что провести здесь могу очень и очень много времени.

Я не придумал ничего лучшего, как начать сооружать что-то вроде шалаша-укрытия, прямо здесь, на берегу, вернее, недалеко от берега, между деревьями, в месте, где начинались заросли кустарников и пальм. Уже потом, в разгаре работы, я подумал, что лучше было бы отыскать что-либо наподобие пещеры, где я мог чувствовать себя в большей безопасности, хоронясь и от непогоды, и от диких зверей, которые, возможно, обитают здесь. Но быстро успокоил себя: ничего страшного! Отыскать более надежное укрытие я еще успею. У меня для этого теперь будет предостаточно времени! (При этой мысли я горько улыбнулся). А шалаш послужит мне пока что временным жилищем. Хотя, впрочем, почему временным?! Я был уверен в том, что как бы не складывались обстоятельства, все равно я буду приходить к этому берегу, высматривать на горизонте желанный парус, а это нехитрое мое сооружение всегда может мне служить пристанищем в такие минуты.

Лезвие ножа было крепко и остро: я быстро и умело резал им ветки, но все же вспоминал о своем плотницком инструменте. Эх, его бы сейчас сюда! Как бы облегчилась и упростилась моя задача! Но делать было нечего: я был лишен выбора. Это еще хорошо, что нож оставили! Что бы я сейчас делал без него?! Голыми руками, пусть они и умелые, много не настроишь!

Когда я увидел, что веток заготовлено предостаточное количество, я принялся сооружать из них шалаш. Это было не просто такое себе примитивное конусообразное сооружение на открытой местности. Поскольку все это сооружалось посреди густо растущих стволов деревьев, я не просто строил из веток небольшой домик, а тщательно прикреплял их к стволам растущих рядом деревьев. Образовавшийся купол выложил широченными листьями одной из пальм, необходимое количество которых я также предусмотрительно приготовил, прежде чем приступить непосредственно к постройке шалаша. Когда ближе к вечеру все было закончено, я залез вовнутрь своего сооружения и огляделся. А что?! По-моему, неплохо! Это было первое, пусть и небольшое радостное событие после целой вереницы потрясений, обрушившихся на меня последнее время! Оставалось соорудить нечто вроде мягкой постели, что я незамедлительно и сделал. Нетрудно догадаться, что речь идет не об изготовлении кровати, с красивыми резными спинками. Я всего-навсего выложил пол в шалаше толстым слоем мягких листьев – и ложе готово!

Сумерки все сильней окутывали своей пеленой остров, и мне пришлось поторопиться, чтобы успеть завершить все приготовления до наступления полной темноты. В первую очередь я перенес все, что мне оставил «на первое время» капитан, в шалаш, понимая, что здесь все будет в большей сохранности. Ведь до запасов пищи могли добраться ночные птицы или звери, да и с ружьем в своем новом жилище я чувствовал себя более спокойно. Когда все было завершено, я прикрыл за собой вход в шалаш таким себе щитом из связанных веток, который служил мне чем-то вроде примитивной двери. Главное, она служила защитой от проникновения в мое жилище всевозможного зверья и других непрошеных гостей.

Одним словом, когда я полностью справился со всеми делами и уронил наконец-то свое усталое тело на мягкую подстилку из листьев, то почувствовал наконец-то облегчение и успокоение. Мое внутреннее состояние ассоциировалось с понятием чувства выполненного долга. Завершив какое-то большое дело, я всегда отходил в сторонку, любовался результатом своего труда и внутренне восхищался: я сделал это! Правда, сейчас было не до восхищений, но утешало то, что я не впал в полное отчаяние, не опустил руки, а сразу же сделал, пусть и небольшой, но первый шаг на пути к тому, чтобы как-то пережить все случившееся, выпутаться из всей этой истории. И хотя на душе по-прежнему было прескверно, я лежал, смотрел в невидимый потолок моего нехитрого сооружения, скрытый где-то там, вверху, за непроглядной пеленой темноты, и твердил себе: все обойдется! Я непременно выкарабкаюсь из этой передряги!

Вдали послышался приглушенный крик какой-то ночной птицы, и в тот же миг рядом с шалашом что-то зашуршало, словно кто-то ковырялся в оставшихся, так и не использованных мною, брошенных на земле ветках и листьях. Я резко приподнялся, потянулся за ружьем и внимательно прислушался. Однако, время шло, но ничего подозрительного я больше не слышал. Очевидно, это был какой-то мелкий зверек, пробегавший рядом – подумалось мне. Я отложил в сторону ружье, снова прилег, но продолжал прислушиваться. В ответ – тишина. Я успокоился, и с горестью подумал: Господи! Неужели мне отныне придется довольствоваться лишь вот такими бессонными ночами, с постоянным напряжением и ожиданием чего-то дурного?! Может, прав был капитан, предрекая мне бессонные ночи и муки совести? Нет! Насчет бессонных ночей его пророчество, может, и сбудется, только вот причиной этому будут отнюдь не муки совести. В чем мне каяться, если я безгрешен, если во всем происшедшем нет и доли моей вины?!

Я вновь и вновь возвращался мыслями к тому, что произошло, и странное дело: главным, так сказать, виновником, инициатором того, чтобы я был высажен на этом острове, был капитан, но я не питал к нему лютой ненависти. Конечно же, мне было обидно, что он все решил вот так сгоряча, не разобравшись во всем, однако, я понимал, что он, помешанный на своих, так дорогих для его сердца и памяти, часах, руководствовался скорее эмоциями, чем здравым смыслом. С одной стороны, его можно было понять: я сам больше всего на свете не люблю воровство, считаю это самым отвратительным и низменным действием, на которое способен человек. Наказание за это прегрешение должно быть самым суровым. Но лишь в том случае, когда наказание несет тот, кто его заслуживает! Почему же капитан не разобрался во всем?! Почему позволил восторжествовать несправедливости?!