Юрий Баранов - Позывные дальних глубин

Скорее чувством, чем рассудком Егор осознал, что это и есть его отец — вернее всё то, что оставалось от его плоти за далью минувших лет. Как ни старался, Егор так и не смог разглядеть его лица, поскольку крупная голова его была опущена на грудь. Но потом сообразил, что этого и не следовало делать. Такое в здравом уме и при ясной памяти выдержать было бы невозможно.

Вероятно, своим вторжением Егор нарушил неподвижность глубины, какие-то незначительные токи воды проникли через смотровую щель, и фигура отца колыхнулась, как бы реагируя на появление сына. Егор от неожиданности вздрогнул. Почудилось, отец вот-вот поднимет голову и глянет на него… Смертельный ужас сковал Непрядова по рукам и ногам. Он ждал, что в эту самую минуту с ним произойдет что-то невероятное: то ли разверзнется под ногами бездна, то ли в сероводородной субстанции мгновенно растворятся его душа и тело. И он готов был ко всему, что суждено. Только ничего необычного не случилось: глубина ко всему безучастна, и крепок вечный сон отца. «Нервы… всего лишь нервы», — успокаивал себя Непрядов, глядя на тёмный силуэт дорогого ему человека.

«Здравствуй, папа, — только и смог про себя вымолвить Егор. — Вот мы и свиделись…»

Отец ничего не ответил. Он будто слушал, и душа его неприкаянная, витавшая где-то рядом, обретала вечный покой. По крайней мере, Егору так казалось.

А в головных телефонах уже настойчиво твердили, что время их свидания истекло и что пора возвращаться из мира иного на свет Божий. Непрядов последний раз пристально поглядел на отца, стараясь навсегда запомнить его облик, и двинулся на корму, где его дожидалась привязанная к леерам беседка.

Восхождение на поверхность длилось несколько утомительно долгих часов. Егора выдерживали положенное время на разных глубинах, чтобы избежать кессонной болезни или баротравмы легких. Он покорно сидел в беседке и не переставая видел перед собой, будто на экране, отдалявшийся от него корабль, с пробитой палубой и уцелевшей боевой рубкой на нём, и своего отца, навечно остававшегося там на вахте. Егор думал, что теперь очень многое должно измениться в его мыслях, в характере, в поступках, да и в самой судьбе, в которую накрепко впечатались события этого дня. И всё это не может не быть благоприятным, поскольку жить, чувствовать и мыслить он будет уже иначе, нежели это было прежде, до встречи с отцом. Состояние было таким, будто он наконец-то получил родительское благословение, без которого ему до того было тяжко существовать.

«А случись теперь что не так, батя поможет, подскажет, как быть…» — вдруг озарила Егора неестественно простая, веселящая мысль. И тотчас на сердце отлегло. Егор снова был уверен в себе, спокоен и твёрд, каким все его привыкли видеть. Укрепляла надежда, что в нём продолжалась отцовская жизнь. И предстояло прожить её таким образом, чтобы отцу, останься он в живых, никогда не было бы за своего сына неловко или стыдно перед людьми — именно так, как исстари повелось на Руси. А в общем, надо было жить службой и оставаться на флоте, как водится, до «деревянного бушлата», до «последнего оборота винта», помня и чтя отца своего.

Шли минуты и часы, приумножая вечность. Беседка со своим седоком очень медленно и с большими остановками перемещалась в немой бездне. Покой и тишина были вокруг незыблемы. Подумалось, а ведь может статься, что где-то неподалеку мать его так же вот покоится на глубине, как и отец. Может, бессмертные души их всё же находят здесь друг друга. И так будет всегда, пока помнить и печалиться о них не перестанут сын, внук, правнук… и весь в любви и согласии сотворённый Непрядовский род их, которому не будет конца.

Подъем из глубины закончился. После барокамеры и горячего душа Непрядову велено было как следует выспаться. Да он и сам знал, что нет средства лучше после всех перегрузок и волнений окончательно успокоиться и прийти в себя. Спустившись в каюту, он забылся тотчас, как только голова коснулась подушки.

Проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.

— Егор Степанович, подъём! — дошёл до него настойчивый голос замполита Штеменко.

Непрядов с усилием оторвал голову от подушки, с тупым непониманием тяготясь, отчего ему не дают доспать.

— Отдохнули? — участливо поинтересовался, Пётр Петрович, как бы сглаживая свою бесцеремонность по отношению к гостю.

Егор недовольно хмыкнул, растирая лицо ладонями.

— Личный состав уже строится на верхней палубе, — сказал Штеменко. — Надо будет, как полагается, отдать воинские почести экипажу «охотника». Ну а после, как договорились, добро пожаловать в кубрик, на беседу с моряками.

Вздохнув, Егор кивнул и начал одеваться.

— Ничего-ничего, всё получится у вас как надо и даже более того, — скороговоркой подбадривал замполит, будто Егору впервой было выступать перед личным составом. На широком лице капитан-лейтенанта расплылась умиротворённая улыбка. Но потом по нему скользнула тень озабоченности и даже некоторой досады.

— Эх, если б только можно было поднять со дна этот «охотник», — сказа Петр Петрович, стукнув крупным правым кулаком в левую ладонь.

— Быть может, как-то и можно это сделать, только вот — совсем не нужно, — убежденно отвечал Егор.

— И это вы говорите? — каким-то обескураженно зловещим шёпотом вдруг вопросил замполит, — Вы!?

Егор удивленно вскинул брови, не видя причины беспокоиться на этот счёт.

— Но там же ваш отец! — с непонятной настойчивостью напирал Штеменко.

— Не понимаю, что вас так удивляет, — спокойно отвечал Егор.

Штеменко возбужденно развёл руками и воздел к подволоку глаза, негодуя на кощунственное, как ему казалось, равнодушие Егора.

— Суворов же ещё сказал, что война не закончена, пока в земле не погребён последний солдат.

— То же солда-ат, — попытался вразумить его Непрядов, — а мой отец — моряк.

— Да русский ли вы человек! — почти взорвался Штеменко. — Ваш отец, прежде всего, воин. И этим всё сказано. Я бы на вашем-то месте до главкома, а то и до самого министра обороны дошёл, чтобы достать останки отца и похоронить их в родной земле.

— Никак нет, — упорствовал Егор, начиная злиться. — У моряка бывает своя могила, которая под водой. Там ему и погребенным быть по нашим флотским традициям, как многие тысячам других моряков. Затонувший боевой корабль испокон веку считается общей братской могилой для всего экипажа, — и выложил последний довод. — Смею заметить: Чёрное море не менее нам родное, как и та земля, которую оно омывает.

— Удивляюсь вам, — продолжал недоумевать Штеменко. — Если б только я знал, хотя бы приблизительно, где сгинул на войне мой батя, я бы хоть горсть земли с того места привёз на погост в нашем селе, где похоронена моя матушка. Ей бы легче стало…