Cecil Forester - Линейный корабль

Хорнблауэр попробовал пройтись по качающейся палубе, чтобы хоть немного согреться и унять озноб; пока он стоял без движения, опять напомнил о себе желудок. Он вцепился в поручень, превозмогая дурноту. Меньше всего ему хотелось, чтоб его стошнило перед ироничным красавцем Джерардом. Голова кружилась от усталости и морской болезни. Он подумал, что если ляжет, то, наверно, уснет и во сне позабудет свои мучения. Теплая и уютная койка манила все сильнее. Однако он через силу оставался на палубе, пока в быстро сгущающемся сумраке не убедился, что корабль занял предписанную позицию. Тогда он повернулся к Джерарду.

– Уберите брамсели, мистер Джерард.

Он взял сигнальную доску, и, стараясь не думать про мятежный желудок, тщательно вывел подробнейшие указания для вахтенного, все, какие только мог измыслить. Они сводились к тому, чтобы держаться на ветре от каравана и не терять его из виду.

– Вот приказы, мистер Джерард, – сказал он. На последнем слове голос у него дрогнул, и ответного «есть, сэр» он, сбегая по трапу, уже не слышал.

Желудок был пуст, поэтому рвало особенно мучительно. Когда Хорнблауэр, пошатываясь, вернулся в каюту, туда сунулся было Полвил. Хорнблауэр обругал его страшными словами и велел убираться вон, потом повалился на койку и пролежал пластом минут двадцать, прежде чем с усилием встал, стянул бушлат, сюртук и в рубашке, жилете и штанах со стоном забрался под одеяло. «Сатерленд» несся на фордевинд, немилосердно качаясь, древесина стенала и жаловалась на разные голоса. Хорнблауэр сжимался всякий раз, как корабль взлетал на волне и койка, на которой он лежал, взмывала футов на двадцать вверх, чтобы тут же устремиться вниз. Однако, поскольку он не мог мыслить последовательно, изнеможение все-таки взяло верх. Он так устал, что заснул мгновенно, невзирая на качку, шум и дурноту.

Спал он так глубоко, что, проснувшись сперва не понял, где находится. Первым делом он ощутил знакомую и в то же время неожиданную качку. Сквозь распахнутую дверь из кормовой галереи проникал серый полусвет. Хорнблауэр, моргая, огляделся. Одновременно он вспомнил, где находится, и ощутил позыв к рвоте. Он осторожно встал, шатаясь прошел через каюту к поручням кормовой галереи и под пронизывающим ветром стал страдальчески вглядываться в серое, освещенное первыми рассветными лучами море. Не видно было ни паруса; он так испугался, что сразу пришел в себя. Натянув сюртук и бушлат, вышел на шканцы.

Джерард все еще был здесь, значит, не кончилась его вахта. Хорнблауэр угрюмо кивнул на приветствия Джерарда и стал глядеть вперед, на испещренное белыми барашками серое море. В такелаже свистел ветер, крепкий, не настолько, впрочем, чтоб брать рифы на марселях. Он дул прямо с кормы, в спину стоящему у резного поручня Хорнблауэру. Впереди неровным строем двигались четыре индийца, потом Хорнблауэр различил пятый и шестой больше чем в миле по курсу. Ни флагмана, ни грузовых судов, ни «Калигулы» – ничего видно не было. Хорнблауэр поднял рупор.

– Эй, на мачте! Флагман видите?

– Нет, сэр. Ничего не видать, сэр, окромя индийцев, сэр.

Вот оно как, подумал Хорнблауэр, вешая рупор на место. Многообещающее начало кампании. Судя по курсовой доске, «Сатерленд» всю ночь строго держался выбранного направления, в вахтенном журнале была отмечена скорость то восемь, то девять узлов. Погода ясная, скоро они увидят Уэссан – Хорнблауэр сделал все, что от него требовалось. Индийцы в пределах видимости, он идет одним с ними курсом, паруса соответствуют погоде. Он был бы больше в этом уверен, если б не тошнотворная тяжесть в желудке, а так – вызванная морской болезнью хандра нагоняла дурные предчувствия. Если начальству потребуется козел отпущения, выберут его. Он прикинул силу ветра и решил, что неразумно прибавлять парусов и догонять остальной караван. Мысль, что никак не может оградить себя от будущих нареканий, успокоила, он даже приободрился. Жизнь в море научила его философски принимать неизбежное.

Пробило восемь склянок, позвали подвахтенных. Буш вышел сменить Джерарда на шканцах. Хорнблауэр почувствовал на себе пристальный взгляд Буша и сделал суровое лицо. Он взял себе за правило не говорить без необходимости и так был этим правилом доволен, что намеревался следовать ему и впредь. Вот и теперь он с удовольствием не обращал внимания на Буша, который нет-нет да и поглядывал на него озабоченно, словно пес на хозяина, готовый в любую минуту откликнуться. Тут Хорнблауэру пришло в голову, что выглядит он довольно жалко: взъерошенный, небритый и, вероятно, зеленый от морской болезни. В расстроенных чувствах он зашагал вниз.

В каюте он сел и закрыл лицо руками. Мебель раскачивалась в такт скрипению переборок. Пока он не смотрел на качающееся предметы, его, по крайней мере, не выворачивало. После Уэссана можно будет лечь и закрыть глаза. Тут вошел Полвил, балансируя подносом, как заправский жонглер.

– Завтрак, сэр, – объявил Полвил и продолжил словоохотливо: – Не знал, что вы встали, сэр, пока левая вахта не сообщила мне по пути вниз. Кофе, сэр. Мягкий хлеб, сэр. На камбузе горит огонь, если пожелаете, сэр, я в два счета поджарю ломтики.

Хорнблауэр с внезапным подозрением взглянул на слугу. Полвил не предложил ему ничего, кроме хлеба – ни отбивной, ни ветчины – ничего из тех вкусных и дорогих вещей, на которые он так безрассудно раскошелился. А ведь Полвилу известно, что капитан со вчерашнего дня ничего не ел, и Полвил имеет обыкновение пичкать его даже чрезмерно. С чего бы это Полвил вдруг предлагает ему французский завтрак? Под взглядом Хорнблауэра обычно невозмутимый Полвил потупился – это подтверждало подозрение. Для Полвила не тайна, что его капитана укачивает.

– Поставьте на стол, – буркнул Хорнблауэр, не в силах сказать что-либо еще. Полвил поставил поднос, но не уходил.

– Когда вы мне понадобитесь, я позову, – сказал Хорнблауэр сурово.

Сжав руками виски, он попробовал припомнить вчерашний день. Не только Полвил, но и Буш с Джерардом – а значит и вся команда – знают о его слабости. Стоило задуматься, и он припомнил кой-какие мелочи, утвердившие его в этой догадке. Сперва он просто расстроился, даже застонал. Потом разозлился. Наконец верх взяло чувство юмора, и Хорнблауэр улыбнулся. Тут ноздрей его достиг приятный аромат кофе. Он потянул носом: запах пробуждал одновременно голод и отвращение. Победил голод. Хорнблауэр налил и отхлебнул кофе, тщательно избегая останавливаться взглядом на качающихся предметах. Почувствовав в желудке блаженную теплоту, он машинально откусил хлеба, и, только очистив поднос, засомневался, стоило ли это делать. Однако удача ему сопутствовала: не успела накатить новая волна дурноты, как в дверь постучал мичман и сообщил, что видно землю. Начав действовать, Хорнблауэр позабыл о морской болезни.