Джеймс Купер - Красный корсар

— Как вы добры! Сэр, великое доказательство милости вашей благородной особы ко мне, это — желание выслушать меня! Видите ли вы этот большой корабль, там, в наружном бассейне этого честного морского порта?

— Я вижу его. Он, кажется, служит предметом общего внимания достойных обывателей этого места?

— Ну! Вы, сударь, оказываете слишком много чести проницательности моих соотечественников. Вот уже несколько дней, как этот корабль стоит на том месте, где все его видели, и ни одна живая душа, исключая меня, не произнесла ни одного звука насчет его подозрительного вида.

— В самом деле? — сказал иностранец, играя концом хлыстика и устремив пытливый взгляд на портного, который принял важный вид от сознания серьезности своего секрета. — А каковы могут быть ваши подозрения?

— Выслушайте меня, сэр, я, может-быть, неправ, и пусть тогда простится мне моя ошибка, но вот что пришло мне на ум по этому поводу. Этот корабль слывет среди добрых обывателей Ньюпорта за невольничье судно, и все матросы чудесно приняты в тавернах и в лавках. Но не думайте, пожалуйста, что из моих рук вышли когда-нибудь жилет или панталоны для этих людей. Нет, нет! Они имеют дело с молодым портным Тэпом, который привлекает к себе клиентов, рассказывая всякие ужасы о знающих ремесло лучше него. Нет, заметьте, что я не делал ничего даже для последнего их юнги……

— Вы счастливы, что не имеете ничего общего с этими негодяями, — отвечал иностранец;- но вы забыли объяснить мне особое дело, которое я должен доложить, по вашим словам, королю.

— Сейчас я дойду до самого важного пункта. Вы должны узнать, достойный и почтенный сэр, что я человек, много видавший и много перенесший на службе короля. Я пережил пять долгих и кровопролитных войн, не считая других приключений и испытаний, которые перенес терпеливо и молча.

— Обо всех этих заслугах будет доведено до королевского слуха. Но теперь, мой достойный друг, облегчите вашу душу и сообщите откровенно ваши подозрения.

— Благодарю вас, высокочтимый сэр; я никогда не забуду вашей доброты ко мне. Узнайте же, уважаемый джентльмен, что вчера в этот самый час я сидел за своим верстаком и думал. Я думал о своем соседе Тэпе и о том, какими способами он отбил у меня моих законных клиентов, как вдруг у меня возникла мысль: если бы эти моряки были честные и добросовестные работорговцы, разве они оставили бы без внимания бедного человека, имеющего многочисленное семейство, и стали бы бросать под нос злому болтуну свое золото, приобретенное законным путем? Я тотчас ответил себе, — да, сударь, я не замедлил дать себе ответ, — и я сказал: нет! Тогда я напрямик обратился к себе со следующим вопросом: если они не работорговцы, кто же они? Вопрос, который легче задать, чем на него ответить, с чем согласился бы и сам король в своей королевской мудрости. Я отвечаю на это: если корабль не честное невольничье судно, не обыкновенный крейсер его величества, то ясно, как день, что это ни больше, ни меньше, как корабль этого подлого пирата, Красного Корсара!

— Красного Корсара? — вскричал иностранец в зеленом сюртуке, вздрогнув, словно его внимание, усыпленное разглагольствованиями портного, вдруг пробудилось. — Это была бы в самом деле тайна, которую нужно ценить на вес золота! Но что заставило вас предположить это?

— Куча причин, которые я сейчас вам выскажу в последовательном порядке. Во-первых, это корабль вооруженный; во-вторых, это не королевский крейсер, иначе о нем было бы уже известно; в-третьих, матросы, сошедшие на землю, ведут себя грубо и недисциплинированно. Таковы, сударь, первые посылки моих индукций, как я бы их назвал.

Адвокат в зеленом с большим вниманием слушал заключения Гомспэна. Его проницательный взор быстро переходил с корабля на лицо своего собеседника. Прошло несколько минут прежде, чем он счел нужным ответить. Потом серьезность покинула его, и незнакомец с выражением мягкой иронии, положив фамильярно руку на плечо портного, который весь превратился в слух, ответил:

— Вы сейчас исполнили долг верного и честного слуги короля, и ваши замечания, действительно, имеют большую важность. Известно, что тому, кто выдаст хоть одного из сообщников Корсара, назначена большая сумма денег, и еще более щедрая награда тому, кто предаст в руки палача всю эту шайку. Очень возможно, что за подобное сообщение будет оказана королевская милость. Ведь был некто Фипс, человек незнатного происхождения, который получил титул шевалье.

— Шевалье! — воскликнул в экстазе портной.

— Да, шевалье, — повторил иностранец с величайшим хладнокровием, — блестящего и почетного шевалье. Как ваше имя?

— Мое имя, великодушный джентльмен, Гектор!

— А фамилия вашего дома?

— Гомспэн.

— Сэр Гектор Гомспэн. Вот имя, которое звучит не хуже другого: но, мой друг, нужно очень много скромности, чтобы удостоиться этих наград. Я удивляюсь вашей проницательности и соглашаюсь с вашими неопровержимыми аргументами. Вы так убедительно подтвердили свои подозрения, что я так же уверен теперь в том, что это Корсар, как и в том, что вы скоро будете носить шпоры и называться сэром Гектором. Но необходимо действовать благоразумно. Я уверен, что вы никому не сообщали ваших блестящих наблюдений?

— Ни одной живой душе! Сам Тэп готов поклясться, что эти матросы — честные работорговцы.

— Чудесно! Но сперва нужно окончательно убедиться в правильности наших заключений, а потом мы подумаем и о наградах. Приходите сегодня вечером, к одиннадцати часам, туда, к тому пункту, вдающемуся в наружную бухту. Там мы произведем наблюдения и рассеем наши сомнения, а пока расстанемся, чтобы кто-нибудь не заметил, что мы так долго беседуем. Помните о моих предостережениях. Молчание, точность и милость короля, — вот наш лозунг.

— Прощайте, почтенный джентльмен! — сказал портной, кланяясь до земли; в ответ на это его собеседник едва поднес руку к шляпе.

— Прощайте, сэр Гектор! — ответил иностранец в зеленом, делая со слабой улыбкой грациозный жест рукою. Он медленно пошел по набережной и скрылся за лачугой Гомспэна, оставив портного совершенно поглощенным мечтами о своем будущем величии.

Едва иностранец оставил болтливого и доверчивого портного, как его лицо утратило холодное выражение и приняло более спокойное и естественное. Казалось, размышления не были для него ни привычкой, ни удовольствием, и, ударив несколько раз тросточкой по ботфортам, он легким шагом с рассеянным видом вышел на главную улицу. Несмотря на эту кажущуюся беззаботность, он не пропускал ни одного прохожего, не осмотрев его; порывистость, с которой он производил этот осмотр, свидетельствовала, что его обостренная наблюдательность не усыплялась ни на минуту.