Джеймс Купер - Красный корсар

— Он скоро умрет?

— Ничего я не знаю, — сказал Фид, глотая слова от волнения. — Когда осталось так мало времени, пусть говорит, что хочет. Может-быть, он вздумает сказать что-нибудь своим африканским друзьям; конечно, вам тогда придется отыскать человека, который передал бы это поручение… А? Что ты сказал, дружище? Видите, его мысли начинают проясняться.

— Фид, взять ожерелье… — пролепетал негр.

— Да, да, — сказал Ричард, откашливаясь и свирепо оглядываясь по сторонам, как бы ища, на ком выместить свое горе. — Да, да! Будь спокоен, товарищ, все будет сделано. Могилой тебе будет море и тебя похоронят, как моряка. Все твои поручения будут исполнены. Много ты видел гроз на своем веку, и не раз ураган свистал над твоею головою. Может-быть, ты и не испытал бы всего этого, если бы кожа твоя была другого цвета. Бывало, я дразнил тебя твоею чернотою и хвастался перед тобою своим белым цветом, но теперь от всей души прошу простить меня. Ты то, я знаю, простишь наверное.

Негр сделал слабую попытку приподняться; рука его искала руку товарища, и он сказал:

— Мистер Фид просит прощения у бедного негра? Не думайте больше об этом!

— Вот это я называю великодушием, — сказал растроганный Ричард. — У нас с тобою еще много счетов. Помнишь, ты как-то вытащил меня из воды и вообще оказывал мне много услуг? Благодарю тебя за все! Кто знает, придется ли нам когда-нибудь плыть на одном корабле?

Умирающий сделал едва заметный знак, и матрос остановился, пытаясь понять его.

— Постойте, — прервал Уильдер, — негр хочет что-то сказать мне.

Сципион глядел на своего офицера и снова попытался протянуть руку. Уильдер быстро подал ему свою. Затем негр вытянулся и упал. Вокруг снова раздался недовольный ропот.

— Надо покончить с ними! — закричал кто-то. — Труп — в море, а живых — на мачту!

— Как бы не так! — вскричал Фид с такою силою, что все на минуту остолбенели. — Посмейте только бросить в воду моряка, глаза которого еще не успели закрыться, и голос которого раздается еще в ушах товарищей! Вы думаете, что это так легко уметь связывать, неуклюжие черти! Так вот же вам все ваши узлы и веревки! — С этими словами старый матрос напряг все силы и разорвал веревки, которыми были связаны его руки; затем он быстро приподнял тело негра и прижал его к себе. — Кто из вас может похвалиться такою силою и ловкостью, какими обладал мой Сципион? Кто из вас делился когда-нибудь с своим больным товарищем порцией или нес службу за ослабевшего? Ну, теперь тяните веревку!

— Кончайте! — закричал Найтингель, сопровождая свои слова резким звуком свистка. — Им давно пора отправиться на тот свет!

— Остановитесь! — вскричал священник, ловко схватив веревку, которую готовились уже дернуть. — Умоляю вас! Что значат эти слова? Кажется, глаза меня не обманывают: Арч из Линн-Гавена?

— Да, да, — сказал Ричард, распуская веревку, чтобы иметь возможность свободнее говорить, положив в рот оставшийся у него табак;- вы ведь известный ученый; поэтому ничего нет мудреного, что так скоро разобрали слова, нацарапанные непривычною к этому делу рукою.

— Но что они значат? И почему они написаны на вашей коже?

— Подождите! Люди, чудовища! Неужели вам жаль подарить человеку, который должен умереть, одну минуту драгоценного времени? Оно так дорого в момент, когда нам приходится расставаться с жизнью!

— Остановитесь на минуту! — послышался голос сзади.

— Что значат эти слова, спрашиваю вас? — повторил священник.

— Это ни более, ни менее, как выдержка из корабельного журнала, где записано одно обстоятельство, которое теперь не имеет никакого значения, так как те, кого оно касается, отправляются в последнее плавание. Негр сказал об ожерелье, но он думал тогда, что я могу оставаться в гавани, а он поплывет к своей последней пристани.

— Что все это значит? — вскричала тихим, дрожащим голосом мистрис Уиллис. — К чему все эти вопросы? Неужели предчувствия не обманули меня?

— Успокойтесь, сударыня! К чему волновать себя раньше времени?! Арч в Линн-Гавене — название поместья моего хорошего друга, и там-то я получил и сдал на корабль сокровище, которое вы мне доверили, но…

— Говорите! — вскричала она, бросаясь, как сумасшедшая, к Уильдеру. Схватив веревку, которая минуту тому назад туго схватывала его шею, она с необычайною для женщины ловкостью развязала ее. — Так это не было названье корабля?

— Разумеется, нет! Но к чему эти вопросы?

— Ожерелье! Ожерелье! Расскажите мне об ожерелье!

— Я думаю, теперь это совершенно лишнее, — сказал Фид, который хладнокровно последовал примеру Уильдера.

Воспользовавшись тем, что его руки были свободны, он снял душившую его веревку, не обращая ни малейшего внимания на своих палачей, которые хотели броситься на него, но были остановленны взглядом начальника.

— Сначала дайте мне освободиться от этой веревки, потому что неприлично для такой мелкой сошки, как я, отправляться в плавание по неизвестным водам раньше своего офицера. Что же касается ожерелья, то это слишком громко сказано: это был просто-напросто собачий ошейник.

— Читайте! — сказала дама, глаза которой были полны слез. — Читайте! — повторила она, указывая священнику дрожащею рукою надпись на металлической пластинке.

— Боже мой! Что я вижу! «Нептун», принадлежит Полю де-Ласей…

Пронзительный крик вырвался из груди дамы; она всплеснула руками и затем, придя в себя, нежно прижала Уильдера к своему сердцу.

— Дите мое, дитя мое! — страстно говорила она. — Вы не осмелитесь взять у матери, которая была так долго несчастна, ее единственного ребенка! Возвратите мне сына! Вы храбры, стало-быть, сострадание не чуждо вам! Отдайте сына, мое дитя, и возьмите себе все остальное. Предки моего сына были славными моряками, и вы не захотите погубить его. Вдова де-Ласей умоляет вас пощадить ее сына. Мать на коленях умоляет помиловать его! Отдайте мне мое дитя!

Когда звуки ее голоса замерли в воздухе, на корабле наступило молчание. Суровые корсары нерешительно переглядывались друг с другом. В эту минуту среди них появился человек, приказания которого всегда немедленно исполнялись, и который умел успокаивать и возбуждать их страсти по своему желанию. С минуту он оставался безмолвным.

Стоявшие вокруг Корсара люди раздвинулись, заметив в его взгляде такое выражение, которого они никогда не видали у него прежде. Его лицо было так же бледно, как и лицо несчастной матери. Он пытался заговорить, но голос не повиновался ему. Наконец, едва скрывая свое волнение, он произнес повелительным тоном:

— Разойдитесь! Вы знаете, что я справедлив, но я требую, чтобы мне безусловно повиновались! Завтра вы узнаете мои распоряжения!