Эдвард Чупак - Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ

Уж сколько лет прошло с тех пор, а память возвращает меня туда снова и снова. Иногда на море наступает штиль. В такие дни только и остается, что перебирать прошлое — о чем еще думать моряку, как не о себе? Мои руки не созданы для того, чтобы молотить пшеницу или собирать хлопок. Им больше подходит чинить тросы, поднимать паруса и крутить штурвал. Да еще убивать. Теперь я хочу написать еще об одном, прежде чем свалюсь в лихорадке. Такой момент настал.

Я долго думал о нас с тобой и о том, что между нами было. О последней тайне. О том, что развело наши пути. Мы были друзьями. Жаль, что доски этого корабля верны мне больше, нежели твое живое сердце, но, видно, ничего не поделать. Разверни корабль.

Есть у меня присказка: «Черного кобеля не отмоешь добела». Мы с тобой оба черны и белыми уже не станем. Разверни корабль.

Вот что я тебе еще скажу: этот мир создан людьми, и никем другим. А если его создали люди, то нет другого суда, кроме людского. Зачем кого-то вешать в таком мире? Не судьи здесь правят. Разверни корабль. Вели лечь в дрейф.

Что с нами стало? Меня в дрожь бросает, как подумаю, что Сильверу суждено повиснуть в петле. Это наш мир. Справедливости нет — ни для меня, ни для кого. Это я тебе говорю, и можешь проклясть Соломона за то, что сказал иначе. Каждый день кто-то уходит, а кто-то остается лежать в грязи. Разверни корабль. Вели обрифить грот.

Жар идет.

Я не буду спать.

Поверни вспять.

Поверни вспять.

Мне пора вставать.

Черт дери эту лихорадку!

Будь она неладна!

Я выпил бренди, как вышел из забытья. Бренди не лечит, зато убирает боль. Как видишь, я не стал зачеркивать того, что написал в бреду. У меня даже бредни выходят складно.

О чем бишь я начинал говорить?

О цифрах 1303. Это ключевой код, тот, что объединяет все загадки воедино, связывает их в одно целое, как та бечева, за которую мы с тобой тянули. Но куда она ведет нас — вот в чем вопрос.

Эдвард знал смысл этого числа. Знал с самого начала — и ничего не сказал. А я знаю, за что король уничтожил его семью и почему отец доверил ему одному книгу тайн.

Впрочем, я заторопился.

Проклятая лихорадка.

Да, чуть не забыл: я же рассказывал о том дне в Каролине. О моей Мэри, твоей Евангелине и Генри Смите, покойнике.

Мэри шепнула сестре, чтобы та схватила кинжал, но не успела Евангелина и пальцем пошевелить, как Эндрю бросился на Смита.

— Стой! — закричала Мэри, но было уже поздно: Смит выхватил шпагу, и Эндрю, как все сухопутные крысы, налетел прямиком на острие. Тут-то и я обнажил клинок.

Смит осклабился во весь рот.

— Теперь ты умрешь, попрошайка, — протянул он, пока я, сам не зная зачем, глазел в его пасть. Где-то в той дыре мне померещилась парочка целых зубов, которые, будто часовые, стерегли его никчемные потроха.

Я стал уговаривать Мэри бежать при первой же возможности, а она повисла у меня на рукаве. Смит двинулся в мою сторону.

Мэри не отпускала. Воздух давил на меня, ноги вязли в земле, корни опутывали. «Значит, Старый Ник уготовил мне такой конец, — подумал я. — Нет уж, дудки». Я оттолкнул Мэри и повернулся к Смиту лицом. Мы схлестнулись на шпагах и какое-то время боролись, прежде чем я его продырявил. Перед смертью он корчился на земле, словно червяк, даже подполз к Евангелине, хрипя: «Помоги». Я велел ему заткнуться. Он перекатился на спину и испустил дух рядом с Эндрю — так близко, что их кровь смешалась.

— Мэри! — окликнул я.

— Это безумие, — выронила она и, не дав мне слово вставить, вскочила и пошла прочь, даже не оглянувшись. А я остался стоять над трупами с мешком сокровищ. Хотел было прокричать ей вдогонку несколько слов, как-то оправдаться, но не стал. Кто я такой? Пират. Вся моя жизнь — грабежи. Я грабитель, убийца и больше никто.

Коней я распряг, кроме серого в яблоках, на которого взвалил мешок и взобрался сам. Погони за мной не было. Я без труда вытащил ял, спустил его на воду и отошел на веслах от берега, а когда стемнело, поставил парус. Ближе к ночи я поравнялся с «Линдой-Марией».

У планширя маячил Бонс.

— Брось трап, старина! — крикнул я. — Дай парламентеру подняться! Я привез вам богатства, каких вы, смоляные куртки, отродясь не видали! — Я кричал так, будто ничто в целом мире меня не тяготило, будто мог взлететь на самый марс.

Однако трап сбросил не Бонс, а шакал Пью. Он же первым сполз ко мне вниз, чтобы забрать у меня мешок. Потом Пью забарабанил в дверь капитанской каюты, пока Черный Джон не вышел в своем куцем камзоле. Тут уж Пью сунул ему в руки мешок с выкупом и завопил, щипля безволосый подбородок:

— Сокровища!

Команда от восторга учинила такой гвалт, какой даже в шторм был бы слышен на семь лиг вокруг.

Капитан, оторопев, не нашел ничего лучше, как осведомиться о мистере Смите. Мой план замкнулся сам на себе, будто собака, грызущая свой хвост. Я хотел сообщить, что Смит отправился на покой, и это было правдой, не считая той малости, что упокоился он на каролинском берегу.

Мне ничего не оставалось, кроме как свалить все на каролинцев, которые отдали нам выкуп. Черного Джона до того потрясло это известие, что он забыл дернуть себя за бороду. Пью потянулся к ней, чтобы исправить недоразумение, и немедленно получил пинка. Затем я подпустил капитану пыли в глаза. В моем изложении Эндрю стал не по заслугам сильнее. Голову-кочан я оставил, зато присовокупил к ней шею толщиной с бушприт и туловище-бочку, да прибавил роста по марса-рей.

Я сказал, что Мэри и Евангелина сбежали, а самому мне едва удалось отчалить — за мной гналась разъяренная толпа рыбаков, углекопов и индейцев с трубками. Здесь я предупредил капитана, что они могут натравить на нас флот, если уже не натравили, и предложил немедленно поднимать паруса. Я всегда умел присочинить. Мне казалось, что Черный Джон тут же отпустит пленников и поспешит убраться налегке, поскольку трус он был тот еще. Однако, случается, и пистолет дает осечку — даже в моих руках.

Пью просочился между нами, бормоча что-то о богатствах.

Капитан открыл мешок и чуть не оторвал себе бороду. Мне на миг посчастливилось разглядеть его лицо. Кожа его была серой, вся в полосах от шрамов. Он казался старым и потрепанным. Я вспомнил о человеке, что когда-то схватил меня за руку в трактире Пила. Того Черного Джона уже не было.

Все наши ребята заглянули в мешок.

— Отныне мы богачи, — сказал я им, — а капитан из нас самый первый. Богаче всех, даже пропащего английского короля.

Капитан кивнул мне, но не из дружелюбия — он обрек меня на смерть от Смитовой руки, — а от того, что я ему польстил. Пью тоже кивнул. Он велел команде поторапливаться, коль скоро каролинцы обещали устроить пушечный салют в нашу честь. Бонс пошарил у меня в карманах на предмет обещанного пойла, остальные славили удачу. О Смите никто даже не вспомнил. Я велел усадить заложниц с их выводками в ял, чтобы мы могли, как приказал капитан, сняться с якоря и удрать с сокровищами.