Николай Панов - Морские повести

У него и у Зайцева торчали подмышками библиотечные книжки. У Зайцева первая книга «Анны Карениной», у Филиппова — «Введение в высшую математику». Им, собственно, некуда было спешить. Здесь их не ждал никто. Вот если б корабль пришел в Архангельск, тогда другое дело. Тогда Филиппов тоже торопился бы расстаться с друзьями. Но он не волновался бы так, как Михаил. Его Маша не дала бы ему повода так волноваться.

— Значит, уговор, матросы: в случае тревоги собираемся вместе, решаем по обстановке, куда итти, — сказал Филиппов.

— О чем говорить! — откликнулся Афонин.

Все это время он молчал, только старался итти в ногу с остальными такой же немного раскачивающейся морской походкой. Он чувствовал себя лучше, крепче, как-то свежее. Странное дело: после последней вахты крепко спал, несмотря на качку, несмотря на то, что волны сильнее, чем всегда, скреблись в борт и его почти сбрасывало с койки.

Страхи, о которых он говорил со старшим лейтенантом, как-то померкли, не мучили больше, будто Снегирев вскрыл какой-то долго назревавший нарыв.

— Может, и нет ничего в Доме флота?

— Нет, комиссар уточнял. Танцы и кино.

— Давно не танцевал я, ребята, — сказал Афонин.

— А мы, скажешь, танцевали? По минной дорожке, с юта на полубак…

Они пересекли мост над широкой площадью стадиона. Порядок! В Доме флота то и дело открывалась наружная дверь, у кассы толпился народ. Вестибюль, залитый электричеством, был полон солдатами в шинелях, остро пахнущих махоркой, землянкой и йодоформом. Пехотинцы сдавали шинели в гардероб, проталкивались в гремящий музыкой зал.

Моряков почти не было. Группы девушек в бушлатах и шубках расхаживали по вестибюлю.

Трое друзей, конечно, разделись тоже, сдали шинели с шапками, засунутыми в рукава, и, затянувшись ремнями, пристегнув перед зеркалом гюйсы, прошли в библиотеку.

Им повезло. Вторая книга «Анны Карениной» была свободна, Филиппов тоже подобрал нужную книгу. Только Афонин не смог записаться, — не взял справки с корабля. Сунув книги в противогазы, они прошли в танцевальный зал.

Парни — хоть куда, боевые моряки на отдыхе! Только Филиппов немного стеснялся своего подмороженного, ярко алеющего носа.

— Выглядишь ты, как старый пират-выпивоха, — шепнул ему в дверях Зайцев.

Они заранее купили билеты в кино, хотя сеанс должен был начаться через час. Когда брали билеты, подошли турбинисты Глущенко и Мотылев и сразу взяли десяток билетов для матросов, которые придут попозже, после окончания вахты.

— А вот и девчата нас поджидают, — сказал Филиппов, войдя в зал и поднося белоснежный платок ко все еще смущавшему его носу. Скосил глаза на его распухший кончик. Конечно, нос красный, но совсем не такой страшный, каким представлялся воображению!

И действительно, этот нос не помешал ему пригласить на тур вальса хорошенькую девушку, застенчиво поглядывавшую кругом. Только потанцевать! Маша не обиделась бы, если бы даже узнала об этом! И вот они уже кружились среди других пар, под шарканье валенок, кирзовых сапог, фетровых сапожек, открытых туфель.

Блестя в углу саксофонами и медью начищенных труб, играл джаз-оркестр ансамбля песни и пляски Северного флота. Музыканты были в краснофлотской форме, те же моряки с кораблей. Стены отливали стеклом больших фотоэтюдов: боевые эпизоды, портреты героев-североморцев. Филиппов кружился, осторожно придерживая партнершу, и увидел, как мелькнуло мимо довольное, порозовевшее лицо Афонина, ведущего другую девушку; как, лихо раскачиваясь, пронесся мимо разворотистый Зайцев. Зайцев танцевал с младшим лейтенантом береговой службы, овевающим его взмахами волос, спадающих на маленькие белые уши.

— Извиняюсь, Верочка, — сказал вдруг Зайцев. Конечно, он уже разведал имя младшего лейтенанта, и младший лейтенант не обиделся на такую вольность. Он мог обидеться скорее на другое: на то, что быстрые карие глаза уже не смотрели на него, а радостно и беспокойно устремились вдаль, в толпу, тесным кругом охватившую танцующие пары, и Зайцев сразу повернул в ту сторону. — Извиняюсь, Верочка, — повторил Зайцев, как только танец кончился и музыканты опустили саксофоны и трубы. — Запеленговал фронтового друга. Один момент.

Он уже подходил к маленькому пехотинцу с пришитым к рукаву гимнастерки золотым якорем в черном овале.

— Здорово, Пономарев!

Морской пехотинец взглянул, радостно подался вперед, протянул левую руку.

— Зайцев, здорово!

— Что это ты здесь?

— В госпитале провалялся неделю.

— Сильно ранен?

— Миной царапнуло. — Правая рука Пономарева висела на защитного цвета косынке. — Уже подлечился, денька через два обратно, в пекло.

— А жарко там сейчас?

— Жарко! — нахмурился Пономарев. — Ну, а ты как на корабле?

— В море — дома, — сказал Зайцев. Он думал о другом, но как будто не решался спросить. — Как там Москаленко у вас? Что-то давно он мне не пишет.

— Москаленко здесь, со мной в госпитале лежал, — неохотно сказал Пономарев, — худо ему.

Зайцев похолодел.

— Сильно ранен?

— Здорово ранен Москаленко! Разрывной пулей в бок. Лежит в пятой палате.

Зайцев сразу отошел от Пономарева. Показалось, что в зале померк свет и куда-то вдаль ушли все звуки. Он подозвал Филиппова, Афонин тоже подошел к ним.

— Ты, Афонин, оставайся, мы обернемся до кино, — не своим голосом сказал Зайцев.

Но Афонин не хотел отставать от новых друзей. Все трое молчали, пока не вошли в госпиталь. Госпиталь был недалеко, меньше чем в кабельтове от Дома флота. Они успеют вернуться до начала сеанса. Они уже наспех условились о новой встрече с девушками, которым объяснили, в чем дело и теперь думали совсем о другом.

Войдя в белую приемную госпиталя, моряки попросили у дежурного врача разрешения навестить корабельного друга.

Москаленко лежал на угловой койке в длинной, затемненной черными шторами палате. Его лицо стало желтовато-прозрачным, обтянулись высокие скулы и большой красивый лоб. Зайцев и Филиппов с трудом признали закадычного друга.

— А комиссар-то здесь, матросы! — шепнул Афонин.

И точно — на стуле, около койки, сидел старший лейтенант Снегирев, так же как и они, одетый в больничный белый халат.

— А вот и корабельная делегация, — как всегда весело, сказал старший лейтенант. — Ну, орлы, стало быть, я пойду. А вы поправляйтесь скорей, Москаленко! Только выздоровеете, мы вас снова на корабль перетянем. Вам, видно, морской воздух необходим.

И он подмигнул так весело и лукаво, что Москаленко улыбнулся во второй раз. В первый раз лицо его просияло улыбкой, когда он увидел Филиппова и Зайцева, вошедших в палату.

— Ну, как она, жизнь-то, Павло? — сказал Зайцев, протягивая руку. — Значит, говоришь, ранен?