Виктор Устьянцев - Почему море соленое

Игорь, разливая борщ по тарелкам, говорил:

— Все-таки Антон — это человек!

— Ну-ну, продолжай, — насмешливо сказал я.

— А что? Во всяком случае, ее появление благоприятно отражается на нашем пищеварении. Я прагматик.

— Циник ты, а не прагматик.

— Может быть. А почему, собственно, тебя это возмущает? — Игорь посмотрел на меня подозрительно.

Действительно, почему? Уж не потому ли, что я вовсе не сержусь на Снегиреву, а стараюсь убедить себя в том, что сержусь? Вот и сейчас чувствую, что краснею, не дай бог, если Игорь заметит это…

Верховодил, как всегда, Кузьмич. Маленький и кряжистый, он стоял, широко расставив свои короткие, чуть кривоватые ноги, и поочередно оглядывал нас. Его исхлестанное морщинами широкое лицо было озабоченным. Впрочем, оно всегда было озабоченным. Кузьмич — старшой, он отвечает за работу, а работнички тут всякие.

Говорит он резко и коротко, точно колет дрова:

— Которые пожиже — на вагон. Остальные — таскать.

Меня и Мишку Хряка поставил на приемку. Видимо заметив, что я не очень доволен, Кузьмич отвел меня в сторонку и виновато пояснил:

— Мишка на руку нечист, а ты совестливый и непьющий. Я всю артель разбавляю так, чтобы за шушерой догляд был.

«Шушерой» Кузьмич презрительно называл шабашников и пьяниц. К этой категории принадлежал и мой напарник Мишка. Настоящей фамилии его никто не знал, все звали его Хряком. Прозвище было придумано меткое. Сплюснутый красный нос и толстые, всегда мокрые губы придавали Мишкиной роже удивительное сходство со свиным пятачком, а маленькие выцветшие глаза и хриплый, хрюкающий голос еще больше усиливали это сходство.

Мишка гордо именовал себя мастером-краснодеревщиком. Может, и правда, он был когда-то мастером, а может, это была его затаенная мечта. Только за работой по дереву его никто не видел. Чаще всего он отирался около мебельных магазинов — «поднесем, гражданочка?» Подносил столы и стулья, втаскивал их на этажи, получал мзду и нередко прихватывал из прихожих мелкие вещи — как правило, ненужные. Крупные и нужные брать боялся.

По понедельникам, когда мебельные магазины закрыты, Мишка «калымил» на вокзале. Работали тут артельно, и Мишка этого не любил. Ибо при всей своей недюжинной силе он был отменно ленив. А в артельной работе всегда есть ритм, один подгоняет другого.

Сегодня всех подгонял веселый голос парня в зеленом солдатском бушлате. Я его раньше не видел, да и, судя по всему, с другими он не был знаком. Но он как-то сразу притерся к людям и незаметно оттеснил Кузьмича.

— Эй, дядя, ты не торцом ставь на спину, а вали плашмя, так сподручней, — советовал парень мрачному мужику с редким именем Аристарх.

И Аристарх слушался. Было в веселом голосе парня что-то такое, что заставляло повиноваться. Кузьмич и тот молча выполнял его распоряжения. По-моему, Кузьмич даже радовался, что парень освободил его от тяжкого бремени руководить этой не привыкшей к руководству разномастной публикой.

К обеду разгрузили три вагона. Перекусить сели в складе, на ящиках. Вынули из карманов свертки, Аристарх развернул тряпицу, а Кузьмич достал из сумки термос. Кое-кто побежал в столовую.

— Может, сгоношим по одной на троих? — предложил Хряк.

— Я те сгоношу, — погрозил пальцем Кузьмич, не любивший, когда на работе пьют. — Вот отшабашим, тогда делай, что хочешь.

— А ведь, пожалуй, граммов по сто можно, — неожиданно поддержал Хряка парень в бушлате. — Мороз-то вон как жгёт. Вот тебе и апрель.

Кузьмич обиженно пожал плечами и отвернулся. Сложились по шестьдесят копеек. Все, кроме меня и Кузьмича. Вообще-то я тоже был не против, но парень решительно сказал:

— Потерпишь. Кровь у тебя молодая, горячая.

— Подумаешь, указчик! — обиделся я.

— А ты не перечь! — строго одернул меня Кузьмич.

Ну и черт с ними. Не очень и хотелось.

Мишка принес две бутылки, зубами отодрал пробки. Кузьмич дал крышку от термоса, Мишка наполнил ее.

— За неугасимый трудовой энтузиазм, — провозгласил он и опрокинул крышку в рот. Пил он тоже как-то неопрятно, противно. В этот момент я ненавидел Хряка. Хотя на нем был новый ватник и штаны, но весь Мишка был нечистоплотен: мне казалось, что на всем, к чему он прикасался, оставались грязные пятна. И эти слова — «неугасимый трудовой энтузиазм» — в слюнявых мишкиных устах звучали кощунственно.

— А ведь ты, Хряк, и не знаешь, что такое трудовой энтузиазм, — сказал я.

После выпитой водки Мишка был настроен благодушно.

— Ладно, замнем для ясности.

— Я серьезно.

— Нынче все горазды помусорить словами. Мне, пролетарию, тоже, поди, не возбраняется.

— А, какой ты пролетарий. Ты самый заурядный бездельник, — сказал молчавший до этого парень в бушлате.

— Ну, ты полегче! Нас тут много.

— А ты себя со всеми не равняй. Кузьмич вон на пенсии, а хочет работать, не может сидеть без дела. У этого хлопца, — парень кивнул на меня, — отец болен. У Аристарха сын женился, надо отделять, вступил в кооператив. А у тебя ни семьи, ни постоянной работы, ни принципов.

И откуда он успел узнать про всех?

— Ишь, принципиальный нашелся! Небось еще партийный?

— Коммунист, — подтвердил парень.

— Не больно тебя твоя партия обеспечивает, — усмехнулся Хряк. — Сидишь вот на ящике с тушенкой, а лопаешь кусок мерзлого хлеба всухомятку.

— Ты партию не задевай, — неожиданно разгорячился Кузьмич. — Не твоего ума это дело!

— А тебе-то что, ты ведь беспартийный?

— Билета не имею, — подтвердил Кузьмич. — А только поносить партию всякой шантрапе не дозволю.

— Ну ты, старик, потише насчет шантрапы, — угрожающе сказал Хряк.

— Он не шантрапа, он — вор, — уточнил я.

— Ах ты, щенок! — замахнулся на меня Мишка, но парень в бушлате схватил его за руку.

Вот как? Я побежал в угол и вытащил из-под мусора две банки тушенки, вынутые Мишкой из ящика.

— Это что? — спросил я. — Думаешь, я не видел, как ты их прятал?

Маленькие свиные глазки Хряка испуганно забегали по лицам. Потом Мишка попятился к двери.

— А ну вас, праведников, — махнул он рукой и выбежал из склада.

— Догнать? — спросил я парня в бушлате.

— Не надо. Сюда он больше не придет, — сказал парень и понес банки кладовщику.

Когда он вернулся, все уже работали.

— Что же ты раньше молчал? — спросил парень. — Боялся?

— Нет.

— Что же тогда?

— Не привык ябедничать.

— Ябедничать? — Парень захохотал. — Эх ты, пионерия!

— Я комсомолец.

— Чудак ты, Костя. Ну ладно, давай работать.

— А вас как зовут? — спросил я.

— Геннадием.

— Вы что же, только из армии?

— Ах, это! — парень одернул бушлат. — Нет, из армии я третий год как вернулся. Студент политехнического. Жена тоже учится. Дочка вот родилась. Сам понимаешь, на стипендию с семьей не разбежишься. Я прямо на первом курсе женился. А ты в десятом? Закончишь, валяй к нам в институт, не пожалеешь.