Виктор Устьянцев - Почему море соленое

— Во всем виноват Кузька… Он стал кусать меня за палец. И я засмеялась. Не потому, что щекотно, а потому что просто показалось смешно: мы объясняемся в любви, а тут котенок… Как-то смешно и нелепо. Ну, я и засмеялась. А ты это не так понял. Я только потом сообразила, что ты не так понял. И обиделся. Теперь понимаешь?

Я понял, мне стало сразу легко, как будто с плеч моих сняли тяжелый камень. Я смотрел на Антона и, наверное, глупо улыбался. Я всегда улыбаюсь глупо. Тем более что сейчас мне лезли в голову всякие нелепые мысли. Дело в том, что Кузька — это вовсе не Кузька. То есть не кот, а кошка. Котенок был еще слепым, когда его кто-то подбросил в подвал школы. Он там пищал, и я принес его в класс. Он и здесь пищал от тоски и от голода.

В школе есть «живой уголок». Там можно держать змею, жабу, крысу, кролика, морскую свинку, ежа, черепаху — какую угодно живность, но кошек держать нельзя. Мы решили держать котенка подпольно. Однако его надо было поить молоком, мы по очереди приносили его, но холодное он не пил и без конца пищал. Поскольку он жил у меня в парте, то однажды учитель математики выставил меня с урока за дверь вместе с котенком. Я принес его домой, по дороге купил ему соску, стал поить теплым молоком. Он смешно чмокал, а поев, совал свою мордашку мне под мышку. Мордашка у него была забавная. Он чем-то походил на портрет Козьмы Пруткова. Не помню, кто этот портрет написал, хотя Козьма Прутков — лицо вымышленное. Вот я и назвал котенка Кузькой. Только месяца через два выяснилось, что это кошка. Но и мы с отцом, и котенок уже привыкли к имени Кузька.

Наверное, я все-таки довольно глупо улыбался, потому что Тоня нахмурилась.

— Вот так все получилось, — упавшим голосом сказала она.

— Ага, — подтвердил я.

— Я совсем не хотела обижать тебя. Наоборот, я чувствую… Ну, в общем, то же, что и ты…

Нас толкали прохожие.

— Слушай, Антон, не махнуть ли нам на Миасс?

Она улыбнулась глазами.

— Принято.

В автобусе нас опять толкали, старались оттеснить друг от друга. Но мы крепко держались за руки и молчали. Потому что в автобусах публика имеет дурную привычку подслушивать и давать советы.

Наша река Миасс протекает посреди города, она когда-то делила его на цивилизованный центр и захолустное Заречье. Правда, теперь Заречье не назовешь захолустьем, там выросли новые дома и кинотеатры; соцгородок металлургического завода не только не уступает центру, а значительно превосходит его по благоустройству. Но все это дальше от реки, а на левом берегу ее по-прежнему насыпаны в беспорядке одноэтажные домишки с худыми крышами и резными наличниками. Раздаваясь вширь, город будто перешагнул через них, оставив их как память о старой и грязной Челябе.

Но нам здесь нравилось. Копошащиеся на берегу домишки, женщины, полоскающие в реке белье, перевернутые вверх дном лодки, пахнущие смолой и тиной, — от всего этого веяло чем-то старинным и романтичным. Мы сидели на берегу, между вчерашним и сегодняшним днем, и, может быть, поэтому здесь лучше виделся день завтрашний, здесь лучше мечталось.

— Один спортсмен, я не запомнила его фамилии, прошел от Владивостока до Москвы пешком, — рассказывала Тоня. — Я думаю, это он для рекорда, а вот если бы просто так всю землю обойти, ради любопытства, чтобы все-все увидеть, пощупать своими руками, понюхать? Природа везде разная, люди — тоже, вообще земля очень богатая, а мы ее мало знаем. По книжкам — это совсем не то. Давай после школы поедем куда-нибудь далеко-далеко?

— Ты же хотела пешком.

— Пешком много не обойдешь.

— Зато больше увидишь.

— А ведь и верно, что больше увидишь. Да, ты прав. Мы вот все куда-то торопимся, а от этого только хуже видим. Дом мы еще замечаем, а вот окон уже не видим. Тем более вот эту травинку. А ведь она живет. Смотри, божья коровка вылезла на камешек греться. Он уже теплый, и сверху солнце. Она тоже живет и соображает.

— Ну, положим, не соображает. Это инстинкт.

— Пусть инстинкт. Но мы должны это видеть!

А кто нам запрещает? Разве кто-нибудь запрещает людям смотреть друг на друга? Когда мы ехали сюда в автобусе, почти все уткнулись в газеты. Вместе с нами у моста выходили двое. Они всю дорогу сидели рядом и не видели друг друга. А только когда выходили, поздоровались. А потом пошли в разные стороны, наверное, по своим учреждениям. Может быть, они давно знают друг друга, а вот ни разу не поговорили. Может, один из них педагог, а у другого сын тунеядец. Вот бы и помочь. А они десять лет подряд обмениваются рукопожатиями, так ничего и не зная друг о друге.

— Слушай, Костя, ты кем хочешь быть?

— Не знаю.

— А я, пожалуй, геологом. Почти все девчонки мечтают стать актрисами. Наверное, потому, что хотят быть красивыми. А я не хочу в актрисы. Потому что актер живет все время чужой жизнью, а я хочу своей. И еще, может быть, потому, что я и так красивая. Ведь красивая?

— Хвастаешься много этим. Противно даже.

— А все-таки красивая? Ну, скажи, красивая? — Она приблизила ко мне свое красивое лицо.

— Если и так, то в этом не твоя заслуга. Просто одним везет, другим нет — они родятся уродами. А умный урод все-таки остается уродом, пустая красотка — красоткой.

— А я пустая? — серьезно спросила Тоня.

— В меру глупа, как все девчонки.

— Мерси.

— Кушайте на здоровье.

По-моему, она все-таки рассердилась, потому что долго молчала и рисовала что-то прутиком на земле.

На подготовку к экзамену по литературе нам дали много — целых шесть дней. Понеслись они с космической быстротой. Последний день занятий был в среду. В четверг мы с Игорем осилили семь с половиной страниц учебника и сыграли двадцать девять партий в шахматы. Игорь проиграл одиннадцать порций мороженого, мы их уничтожили в один присест. В пятницу у меня болело горло, и мы с Антошей поехали на водную станцию. Вечером в парке катались на карусели и слушали концерт артистов Свердловской филармонии. Мне понравилась только одна певица, она довольно ловко работала под Эдиту Пьеху. Остальные исполняли арии из опер, а я серьезную музыку не понимаю. Из артистов нам понравился чтец. Собственно, не он, а стихи. Он читал Бориса Ручьева. Я и не знал, что Ручьев наш земляк и что пишет такие хорошие стихи.

В общем, концерт был так себе. Мне почему-то жаль было артистов. Особенно одну некрасивую женщину с глубоким декольте и большими ключицами. Пока она минут двадцать мямлила чей-то рассказ, зал наполовину опустел.

В субботу я проснулся в половине двенадцатого. Одолел еще шесть страниц. Потом пришел Игорь, и пока он читал эти страницы, я готовил обед. В субботу отец приходит с работы в половине третьего и любит обедать дома. Еще вчера он купил щавеля и попросил сделать из него суп. Как этот суп варят, я не имел представления. Знал лишь, что сначала надо варить мясо. Когда оно уварилось, я начистил картошки. Но что опускать раньше — щавель или картошку — я не знал. Игорь — тем более.