Борис Романов - Капитанские повести

— А, Геннадий Васильевич, а я уже боюсь. Где это вы пропадали?

— Как всегда, везде. Ну, у меня к отходу все готово.

— И чудненько. У нас еще некомплект большой.

— Дошлют. У меня к вам вопрос, Вячеслав Вячеславович, насчет Артеменко.

— Я уже сказал старпому.

— Да нет, не то. Я у старпома был. Давайте еще на один рейс попробуем.

— Прогул у него был? Был. На собрании разбирали? Разбирали. Вы с ним говорили? Ну вот. А у него еще прогул. Ну в это хорошо. А теперь — вообще какая-то дешевка! Конечно, нынешние мальчики… Но он же матрос! В некотором роде у него клановое, даже классовое, черт возьми, должно быть сознание!

— Он в трюме здорово работал. Через «не могу» за другими гнался. Это о чем-то говорит?

— Говорит-то говорит… И вы считаете, надо оставить?

— Считаю, надо попробовать. А то он совсем к этим самым мальчикам уйдет.

…Помполит у Вячеслава Вячеславовича был парень еще-таки тот! В море, во время работы, когда принимали рыбу, он натягивал стеганые брюки, обувал валенки, надевал телогрейку и шапку, и лез в двадцатиградусный мороз трюма, и работал как все — четыре так через четыре, шесть так через шесть; арифметика очень простая: если выполнить рейсовый план, значит надо две тысячи семьсот тонн погрузить за четыре дня, на тридцать человек трюмной команды — по двадцать две с лишним тонны в день на человека, около двух тонн в час, тридцать с лишним килограммов в минуту, качка ли, штиль, мороз наверху иди тропическая жара, — со стропа в стороны, промерзлый ящик на руки, длинной стороной к себе и во все углы трюма, чтобы ни одного просвета — нужно брать полный груз. Такой труд, такая политработа, такие заработки. По дороге в порт поначалу отсыпались все: рыбку — стране, деньги — жене, а сам — носом в подушку…

Потом, когда отоспишься, можно и собрание, и самодеятельность, и все, что требуется. Самая хорошая пропаганда и самая наглядная агитация — это когда вместе, грудью на бруствер, в самом переднем окопе.

Вячеслав Вячеславович сам иногда срывался с мостика и лез в морозные нары стоять на лебедках, или в тот же трюм, или швартовать подходящие траулеры, или там навешивать кранцы, — только уставал он скорее, отвык от тяжелой работы, начинали дрожать руки, и не было такого упорства, как у помполита…

Вячеслав Вячеславович подумал, постучал пальцами по крышке стола и решил:

— Ну добро, пусть Артеменко остается. Но — еще раз об этом говорить не будем.

— Надеюсь. Из новеньких двое членов партии, так что нас теперь ровно пятнадцать. Как?

— Ровно пятая часть экипажа. Это все же лучше, чем чертова дюжина.

Помполит засмеялся:

— Ваш брат судоводитель никогда не перестанет быть суеверным. Не помогает высшее образование. Может, вы когда-нибудь перекуетесь?

— Никогда, — серьезно, словно Регистру, ответил Вячеслав Вячеславович, с трудом натянул на плечи телогрейку, и они вышли в коридор, где топтался Артеменко в куцем пиджачке с плечиками и перетянутых у коленок штанах с застежкой «молния».

— А пальто у вас есть? — спросил Вячеслав Вячеславович.

— Есть, — ответил Артеменко и побагровел, как тогда на мостике.

— Ага, чудненько. Ну, благодарите Геннадия Васильевича.

Поднимаясь по трапу, Вячеслав Вячеславович услышал, как по-детски счастливо ойкнул Артеменко, как засмеялся в ответ помполит, и Вячеслав Вячеславович предположил, что из Артеменко и выйдет что-то путное, раз он так радуется, что остался на судне.

Динамик УКВ в рулевой рубке надрывался:

— «Кустодиев», «Кустодиев», я «Холод», ответьте, наконец. Прием!

— Слушаю вас, «Кустодиев» на приеме.

— Кто у микрофона?

— Капитан.

— Вячеслав Вячеславович, это Кондратьев. Буксиры с лоцманом к вам выходят, будут у борта через десять минут. Понял? Шесть человек команды, портовая комиссия и пассажиры будут доставлены на рейд.

— Какая комиссия? У меня второй помощник где? А люди еще идут.

— Мы вашего второго перехватили, судовая роль докорректирована.

— Без моего ведома?

— Вячеслав Вячеславович, не бушуй. Четыре человека ваши, из отпуска, читаю фамилии… Понял? Ну, двое — новеньких, второй их проверил. Понял? У тебя в семнадцать отход, а еще бункеровка. Может, хватит тебе и этого мазута на рейс?

— Все понял. Мазута не хватит. Комиссию не заказывайте, пока не дам подтверждения, что принял этих людей.

— Планирую на семнадцать.

— Не успеть же! Бункера нет, людей нет, груз, сами знаете, подвезут.

— Ну хорошо, — недовольно сказал Кондратьев и переключился: — «Морской ветер», «Морской ветер», я «Холод», на связь, прием!

Вячеслав Вячеславович вставил трубку в держатель и подмигнул третьему штурману. Он остался доволен собой: на этот раз он был на место и снова завязал бабий узелок — не развяжешь. Пусть делают как положено, а уж потом — отход.

Он опустил стекло в бортовом окне, высунулся и посмотрел в сторону порта. За бетонной стеной нового плавучего дока торчали перекрещенные верхушки кранов и высокая пятиэтажная надстройка какого-то апатитового иностранца. Было неморозно. Залив не парил, но солнце скатывалось за Дровянские сопки, и заря предвещала похолодание к ночи. К причалам рыбокомбината подтаскивали большой производственный рефрижератор, суетились вокруг него три буксира. Вячеслав Вячеславович поежился, сказал помощнику, чтобы запретили сход на берег, и снова привалился к окну. Дышалось хорошо, и голова уже давно посвежела, и все происшедшее нынешней ночью начинало восприниматься нереально, с недоверием, и разрозненно, как сон с продолжениями.

Он вспомнил, что полулежал на диване в маленькой комнатке, где царствовало огромное, закрытое шторою, окно. Оно занимало всю стену против дивана. Женщина сидела на этом диване, на краешке, еще строгая, с сережками в ушах, и говорила, говорила, будто бы сама с собой.

— У нас начинается что-то ужасное, правда?

Он пожал плечами, ничего не ответил, взял ее руку ладошкой к себе, стал распрямлять пальцы и целовать каждый.

— А у вас пальцы длинные, не то что мои. А вы почему не курите? Я заметила.

— Не хочу.

— Но вы вообще не курите. Я пьяная сегодня и, наверное, вульгарная. Мне совестно. Вы старый. Зачем вы здесь?

— Я не хочу уходить, — сказал Вячеслав Вячеславович и ее ладонями закрыл себе глаза и губы.

— Усы щекочут, — тихо засмеялась она, не отнимая рук и наклоняясь к нему, — о люди, о боги…

Потом он вспомнил, как она, опираясь на локти, лежала рядом и говорила, говорила.

— Команда вас любит, да? — Она потянулась к его лицу. — Усики у вас пошленькие, а глаза — хорошие, правда?

— Пожалуй, неправда, — ответил Вячеслав Вячеславович.

Она больно, с силой, прижалась подбородком к его груди:

— Как же я вас смогла бы годами ждать, если я без мужа четыре месяца не убереглась… Ему скоро в аспирантуру экзамены сдавать… А он в море пошел, денег заработать…