Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания

Комнату мы получили в первом этаже. Сначала это было как-то непривычно. Маме все казалось, что в окна заглядывают, но потом она привыкла. Мне же было удобно. Я прямо из окна мог вылезать на улицу. Единственное окно нашей комнаты выходило на Зимнюю канавку. Вечерами по ней проплывали лодки, в которых сидели парни с гармонями. Они пели песни. Днем по канавке бегали катера и иногда заходили военные гребные шлюпки. Если я ложился животом на подоконник и высовывал голову, то из окна видел два горбатых мостика и вдалеке Неву.

Это были годы, когда, как грибы-поганки, быстро росли частные лавочки и рестораны, открывались шикарные магазины. Появилось новое сословие — нэпманы. В магазинах продавалось много вкусных и заманчивых вещей, но все было дорого, и купить этого мы не могли.

Рабочие, проходя мимо лавок, плевались, неодобрительно посматривали на заплывших жиром красномордых продавцов и ворчали:

— Поживите еще немного, скоро вам хвост прижмут.

В дни получки мама часто задумывалась, считая деньги, и что-то чиркала карандашом на бумажке. Мы мечтали пойти как-нибудь в кондитерскую и вдоволь поесть пирожных. Так, чтобы больше не хотелось! Но мечта пока оставалась мечтой.

Трудно смотреть на вкусные вещи и не иметь возможности их попробовать. Я несколько раз спрашивал маму, когда же мы сможем все это купить.

— Скоро, Гоша, очень скоро. Видишь, кооперативы уже начали открываться. Скоро все будет по государственным ценам.

Но все-таки жить стало немного легче. Хлеба уже стало достаточно.

Вскоре после переезда на новую квартиру я вышел как-то погулять. На Мойке против наших ворот был спуск. Здесь, у самой воды, я увидел мальчишку, который сидел на корточках и, засучив рукава, пускал на нитке грубо сделанную модель парусника. Паруса были сшиты неправильно, совсем не так, как я видел на кораблях в музее. По этой причине или оттого, что вообще модель была построена плохо, парусник шел не вперед, а двигался боком. Владелец то подтягивал его к себе и поворачивал руль, то дул в паруса, но результат оставался тот же. Случайно он взглянул наверх и заметил, что я за ним наблюдаю.

— Чего смотришь? Не видел, что ли? — грубо спросил меня мальчишка.

— Видел. Не пойдет твой корабль.

— Подумаешь, какой матрос выискался! — посмотрел он на мою форменку.

— Паруса не так надо делать.

— Не у тебя ли спрашивать?

— Да хоть и у меня.

Он вытащил свой корабль, положил его на гранит и выпрямился. Это был коренастый, плотно скроенный мальчик лет четырнадцати. Хохолок рыжеватых волос торчал у него на голове. На лице были редкие крупные веснушки. Вздернутый нос придавал мальчишке задиристый вид. Голубые глаза сердито смотрели на меня из-под сдвинутых бровей. Штаны из чертовой кожи, белая рубашка-апаш и спортивные тапочки были сильно поношены. Мальчик поднялся выше на две ступеньки и тихо, но угрожающе сказал:

— Хочешь, я тебе сейчас по носу дам?

Я приготовился к бою:

— А ну попробуй!

Мальчишка размахнулся и сильно ударил меня в грудь.

— Ах так! Ты драться! — прошипел я и бросился на обидчика. Моя позиция была выгоднее, чем у него. Я стоял наверху, но мальчишка ловко нырнул мне под руку и отнял мое преимущество. Дрались мы с удовольствием. То отскакивали друг от друга, то с криком налетали снова. Наконец я получил удар под глаз и отступил. У моего противника из носа капала кровь прямо на белый апаш. Мы устали и тяжело дышали.

— Ну что, получил? Мало тебе? — утирая нос, спрашивал мальчишка.

— А тебе мало? Хочешь, добавлю? — не сдавался я.

Битва, вероятно, возобновилась бы, но тут из ворот вышел дворник и неодобрительно; посмотрел на нас:

— Хватит хулиганить. Расходись, а то обоим по шеям накладу.

Мальчишка схватил свой парусник и, отбежав от спуска, крикнул:

— Ладно, «матрос», я тебя еще поймаю!

Я погрозил ему кулаком.

Следующая наша встреча произошла спустя два дня на Зимней канавке. Я ловил удочкой колюшек. Внезапно я услышал:

— Что, попался?

Обернувшись, я увидел знакомого мальчишку и, бросив удочку, сжал кулаки. Но, видимо, драться ему больше не хотелось.

— Ладно, не бойся, не трону, — покровительственно проговорил он.

— А я и не боюсь. Чего лезешь?

— Ладно. Ты что, в этот дом приехал? А я рядом живу. Ромка меня зовут. А тебя как?

— Гошка.

— Тут еще ребята есть. Ленька Куриные Мощи и Женька Клоп. Ты плавать умеешь?

— Умею, неважно только.

— Эх ты! А еще матрос. Я вот всю Зимнюю канавку до Невы проплыть могу. Хочешь, сейчас на ту сторону и обратно сплаваю?

— А ну сплавай.

Ромка разделся, нырнул в Мойку, поплыл саженками. Достигнув противоположного берега, он повернул обратно и через несколько минут вылез из воды.

— Видал? Это пустяки. Вот лодка будет, тогда по всей Зимней проплыву.

— Разве у тебя лодка есть? — удивился я.

— Не-ет. Лодки нет. Нанять можно на станции или попросить у ребят. У некоторых есть. Лодку тут хорошо держать. Нева рядом. Купаться можно ездить на ту сторону, к Петропавловке. Эх, мне бы лодку! Каждый день ездил бы. Тебя научил бы так плавать, ой-ой-ой! И саженками, и брассом.

Мы поговорили еще о рыбной ловле, о лодках с подвесными моторами и разошлись. Ромка был энтузиастом-водником, и в нем я почувствовал родственную душу.

Так завязалась наша дружба. Вскоре я познакомился с Ленькой и Женькой. Оба они жили недалеко от меня. К Леньке очень подходило прозвище Куриные Мощи. Худой, голенастый, с яйцеобразной головой, длинным прямым носом и круглыми глазами, он напоминал птицу.

Женька же был толстенький, маленький и курносый.

Однажды утром я услышал под окном голос Ромки:

— Гошка, выходи! Скорее! Дело есть.

Я выбежал на улицу.

— Колька Булочник лодку купил! Побежали смотреть!

Событие было важное. Колька Булочник — высокий рыхлый парень с жирным лицом и наглыми серыми глазами — не дружил с нами. Он был старше нас.

Мы с Ромкой ненавидели его за многое. Колька помогал торговать своему отцу в булочной и всегда имел много денег. Все наши мальчишеские желания для него были выполнимы.

Окончив торговлю и закрыв окна магазина большими деревянными ставнями, он выходил прогуляться перед домом или шел в кино. Модный серый пиджак, короткие и узенькие, только просунуть ноги, брючки дудочкой и остроносые, как лыжи, ботинки. В карманах всегда конфеты, сушки, пряники. Он мог даже пить лимонад, когда хотел, и тайком от отца курил. Нас он не стеснялся и всегда вынимал, закуривая, пачку самых дорогих папирос «Штандарт». Мы были уверены, что он крадет деньги в то время, когда остается один в булочной.

Однажды Колька появился на Мойке и начал хвастать. Он говорил, что скоро они откроют вторую булочную и отец купит ему велосипед «Дукс», что на будущий год он поступит в «Петершуле» — школу, где все предметы преподают на немецком языке и где учится не такая шантрапа, как мы, а дети солидных родителей. Так и сказал: «Не такая шантрапа, как вы!» Возмущению нашему не было границ, и мы ответили ему, что «Петершуле» знаем, что там учатся только «гоги-мальчики» и «гниды империализма» вроде него. Выражение это, взятое с какого-то плаката времен гражданской войны, нам очень нравилось.