Альберто Васкес-Фигероа - Марадентро

На следующий день, когда они пошли дальше, а немец остался сидеть на камне у речки, на том же самом месте, где они его встретили, Аурелия не удержалась и, бросив на него последний – жалостливый – взгляд, сказала:

– Вряд ли он продержится еще шесть лет. Скорее однажды повесится на ветке дерева.

– Я не так уверен, – возразил Золтан Каррас. – То, что он оказался способным наказать самого себя, – первый шаг к спасению. Вот если бы мы все отважились в нужный момент наложить на себя свое собственное наказание!

– На сколько лет тюрьмы вы себя осудили бы? – поинтересовался Асдрубаль.

Венгр пожал плечами и улыбнулся, явно с иронией.

– Надо подумать, – ответил он. – Не на десять, конечно, но, вероятно, пара лет пошла бы мне на пользу.

– Кто может знать, сколько надо заплатить за удар ножом в сердце парню, которому не исполнилось и двадцати?

Асдрубаль развернулся и зашагал вперед по тропинке.

Остальные в тревоге переглянулись и молча двинулись вслед за ним.

– Я у вас их куплю.

– Что?

– Камни.

– Камни? Какие камни, сеньор? – Свен Гетц широким взмахом обвел реку и лес вокруг хижины, но было видно, что он растерян. – Вокруг полно камней.

– Хватит! – осадил его Бачако Ван-Ян. – Что-то в последнее время все «мусью» так и норовят меня надуть. Вам известно, что я имею в виду вовсе не эти валуны, а алмазы.

– Алмазы? – удивился немец. – Какие алмазы?

– Кончай придуриваться, сучий хвост! Алмазы, которые ты насобирал за четыре года, что здесь торчишь.

Бывший полковник СС обвел взглядом группу людей, оккупировавших его хижину, а затем вновь повернулся к странному негру с рыжими волосами, который, судя по всему, был у них за командира. И сказал, с трудом подбирая испанские слова:

– Я не знал, что здесь есть алмазы, сеньор. Но если вы мне скажете, как они выглядят и где могут находиться, я с удовольствием поищу их для вас. Времени у меня много.

– Вы что, вздумали подоить петуха?

Немец выпрямился: он явно был оскорблен.

– Что подоить, сеньор?

– Подоить петуха, разыграть, посмеяться, провести меня. Как вам будет угодно, «мусью», только предупреждаю, что те, кто пытался, уже покойники. – Он сделал паузу – вероятно, чтобы дать собеседнику время обдумать услышанное. – Повторяю свое предложение, – настойчиво сказал он. – Плачу за алмазы хорошую цену.

– А я повторяю, сеньор, что не собираюсь доить этого самого петуха. Я в глаза не видел никаких алмазов, кроме тех, что подарил жене на пятилетие свадьбы.

Бачако Ван-Ян, по-видимому, понял, что тот говорит правду, и после минутного размышления спросил:

– Золото?

– Что вы сказали?

– Спрашиваю: есть ли у вас золото? Я готов его купить.

– Сожалею. Золота у меня тоже нет. Все мое имущество перед вами: миски, скамейка и гамак.

Мулат переглянулся с Сесарео Пастраной; колумбиец, как и остальные чернореченцы, был явно обескуражен.

– Извини, «мусью», – сказал он наконец, переходя на «ты», поскольку, судя по всему, терпение у него иссякло. – Но я тебе не мальчик, чтобы поверить, будто кто-то может проторчать четыре года у черта на рогах, давя вшей.

– Я пленник.

– Чей?

– Свой собственный.

Глаза Ханса Ван-Яна – изумрудные, сверкающие и злобные – метали молнии. Он мгновенно выхватил короткое острое мачете, которое прорезало воздух и замерло на шее немца, оставив на ней небольшой порез, из которого начала стекать струйка крови.

– Повтори-ка! – прорычал он.

Немец не шелохнулся. Он с явной растерянностью смотрел на странное существо непонятно какой расы, несколько секунд пытался привести мысли в порядок и наконец, пустив в ход еще и привычные немецкие выражения, пробормотал:

– Сеньор! Если вы меня убьете, возможно, это будет к добру, потому что одиночество, голод и насекомые, покрывшие язвами мое тело, того и гляди сведут меня с ума, однако говорю вам, что нахожусь здесь по собственной воле, исполняю приговор, который сам себе вынес, и у меня нет ни золота, ни алмазов.

– Это всего лишь жалкий сумасшедший, – заметил кто-то. – Оставь его!

– А если он врет?

– Чокнутый, который живет в таких условиях, спит в гамаке и у которого со спиной такая хрень, не врет. Если ты его прикончишь, окажешь ему услугу.

– Иногда мне нравится оказывать людям услуги.

– Тогда давай скорее, потому что за это время островитяне умотают еще дальше.

– Здесь командую я, – огрызнулся Бачако. – И нам незачем спешить, пока они не доберутся туда, куда направляются. – Он повернулся к немцу: – Намного они нас опередили?

– Кто?

– Не зли меня! Три мужика и две бабы. Когда они ушли?

– На рассвете.

– И куда направились?

– Они искали гуайка.

– Гуайка? – удивился Бачако. – Ага! Ври больше! Венгра никогда не интересовали гуайка. Его интересуют только алмазы.

– Они не говорили об алмазах. Только о гуайка.

– Этот венгр слишком хитер, чтобы выкладывать, что у него на уме. Он знает, что девчонка слышит «музыку», и охотится за камнями.

– А если это не так? – вмешался Сесарео Пастрана. – А если они на самом деле ищут не алмазы, а индейцев?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что мы проделали большой путь, – заметил колумбиец. – Могу поклясться, что там, где мы проходили, просто не может быть приличного месторождения. Если девчонка и слышит «музыку», то она либо оглохла, либо не хочет ее слушать. Возможно, этот чудик прав. Уже пять дней, как мы их преследуем, а сами толком не знаем зачем.

– Что, не мог придумать ничего лучше?

– Если девчонка слышит «музыку», пусть послушает для нас и скажет, где есть камни. А то мы так дотопаем до самой Бразилии, если нас до этого не убьют индейцы.

– Я согласен с колумбийцем, – заявил метис с длинным крючковатым носом, жуткий сквернослов. – Мне уже осточертело таскаться по сельве. Давайте уж их заловим, на худой конец хоть баб оттрахаем.

– Будем делать то, что я скажу!

– Конечно, Бачако, – поспешно заверил его Сесарео Пастрана. – Ты главный, но если мы не сменим тактику, то рискуем остаться на бобах, да вдобавок обезножим. Эти мерзавцы в любой момент могут исчезнуть с концами.

– Обезьяноед следует за ними по пятам.

– Обезьяноед – арекуна, и, стоит ему учуять гуайка, он не пикнет, словно пташка перед анакондой. А потом рванет к своим, потеряв на бегу набедренную повязку. Удивляюсь, как он этого еще не сделал.

– Мне надо подумать, – нехотя согласился мулат, а затем пристально посмотрел на немца, словно желая испепелить того взглядом. – Что же мне с тобой делать, тукан? – прошипел он. – Свернуть шею или оставить здесь, в этом дерьме?

– Дело ваше, сеньор. Мне все равно.

– Поглядеть, как ты живешь, приходится тебе поверить, – сказал Бачако, сунув мачете в ножны. – На этот раз, так и быть, прощаю, – улыбнулся он. – Скажи «спасибо».